Глядя в окно, выслушала рассказ о встрече в Барселоне, и, не поворачиваясь, сказала: «Этот каброн давным-давно бросил меня одну, сбежав в Европу. Не хочу иметь с ним дел, а к тебе есть серьезное предложение. Едем в Тбилиси! Там обещаю любовь, верность и возрождение»…Так, не очень точно, Туз перевел для себя слово «реституция». Он несколько удивился, куда нынче ведут все дороги, и не понимал, чего именно возрождать, но согласился запросто: «Почему бы и нет. Повидаюсь с губернатором доном Пепе».

«Ах, как хорошо, что ты знаком с губернатором! Меж нами не должно быть тайн! – возбудилась Аргентина не менее, чем от слова „гратис“. – Это негосио на много миллионов! Без брата я не справлюсь, а ты сойдешь за него. – И призналась, кстати, что по правде зовут ее Пера. – Только не рычи! С двумя “р” выходит “сука”, а с одним – “теплое местечко” или “груша”»…

Все было ей к лицу. Пока Туз спал, аргентинская Груша съездила в ресторан, забрала справедливую часть денег у Дочки и вернулась в отель на маленьком автомобиле, напоминавшем зеленый, но спелый дюшес.

«Теперь в аэропорт?» – спросил Туз.

«Зачем? – удивилась Груша. – Доберемся дня за три на моей машине».

Туз ничего не смыслил в авто и не стал перечить – мало ли какие у этого возможности. В тот же день они выехали из Мехико, румбом на восток.

К вечеру, миновав Пуэблу и Кордобу, остановились на берегу Мексиканского залива в Веракрусе, основанном пятьсот лет назад конкистадорами, прибывшими, как известно, на каравеллах из Старого Света. Судя по всему, чтобы попасть обратно, надо плыть или же взлетать. Других путей в Тбилиси с Американского континента Туз не знал. Однако они устремились вдоль берега, намереваясь, видимо, как-то обогнуть океан.

Далековато, конечно, да с Грушей – все рядом. Туз настолько устранился, что верил – доберутся и посуху. Вообще неважно разбирался в окружающей обстановке, а теперь вовсе не понимал, где находится. «Странно, – думал он. – В основе самой ориентации лежит восток, но все давно глядят на запад. Может, слово устарело или же мир еще к нему не подтянулся»…

Так или иначе, а с «ориенте» в этом мире у него стало совсем плохо. Не глядел ни на одну часть света, кроме Груши. Зато на нее, как в окно, выходящее на все четыре, – будто на розу ветров. Сверяясь не со звездами и солнцем, но с Грушей, полагал, что она найдет какую-нибудь щель в пространстве. Стоит мигнуть, как окажутся на Военно-Грузинской дороге или уже в пригородах самого Тбилиси. Удивительно, но Груша иногда спрашивала у полицейских, куда ехать, и чирики указывали дорогу. Возможно, занимаясь грабежами, Туз упустил что-то из виду, и этот город теперь связан с Мексикой братскими узами, вроде перемычек и мостов.

Ах, никогда прежде не совершал он такого путешествия – в легковой машине по Новому Свету с Грушей за баранкой! Ее летящий ангельский вид завораживал. Когда она переходила с одной скорости на другую, обмирало сердце.

Едва они покинули прибрежную деревушку по имени Дисциплинас, Груша толкнула его в плечо: «Хватит пялиться! Держи воланте, а я на тебя погляжу». Услыхав, что он не умеет водить, поразилась: «Шутишь? Может, и шнурки на ботинках не сможешь завязать?» Он не стал признаваться, что и с этим плохо, посему и предпочитает мокасины, но живо осознал, насколько недоделанный, – ничего толком не умеет. Так расстроился, что вблизи какого-то леска немедля попросил остановиться и затащил Грушу в кусты.

«Молчу, лобо! – улыбалась она, усаживаясь за руль. – Знаешь, серый волк, как ягненка уволочь. Можем открыть с тобой школу. Народ пойдет!»

«А как назовем?» – спросил успокоенный Туз. Груша чуть подумала и выдохнула со знакомым фрикативным «гэ»: «Когер!» Это было ее любимое словечко, имевшее, помимо совокупления, бездну иных смыслов, а именно – поглощать и вмещаться, ютиться и вбирать, настигать, приживаться, находить и улавливать… Да всего с полсотни.

От Груши он узнал множество новых слов и понятий. Она постоянно меняла имена своей «кончи», отчего близость с ней была каждый раз внове. Туз замирал у порога, ожидая открытий. То его встречала «маримонья» – красная камелия, то «чупета» – детская пустышка. Погружался он в клумбу – «масизу» и входил в «пису» – дом терпимости. Вот где хорошо ориентировался…

«Ке онда! – восклицала Груша. – Падриссимо!» Что означало буквально «какая волна» и «паписсимо», сродни похвалам «клево» и «брависсимо».

В намеченные три дня пути они уже никак не укладывались. То и дело съезжали на проселочные обочины и тормозили у мотелей, где Груша учила его танцевать афроамериканскую румбу в койке. Отмечались в каждом населенном пункте – в порту Кампече, в старинной Мериде и древней столице майя Чичен-Итце – там Туз искал признаки грудей в очертаниях дворцов и пирамид и нашел-таки Грушины, которые расцеловывал на вершине обсерватории, озирая бирюзовые небеса и бесконечно-зеленую сельву.

Впервые, кажется, обратил внимание и на прочие ее прелести – бедра, кисти рук, лодыжки, губы, уши. Ах, какой сочный и нежный, сверху донизу, плод! Герцогиня Дюшес! Гру-у-у-ша – будто опрокинутая «У» на древе познания. Даже заглянул в глаза, оказавшиеся медовыми, – такой мед пчелы собирают в самых сокровенных местах, на тайных каких-то масизах. Хотелось прочитать ей что-нибудь из Песни песней, но на этой широте они совсем не звучали. Зато вспомнил имя богини с одного из здешних небес – Тонакасиуатль, владычица плоти.

«Отчего ты все делаешь с открытыми глазами? Ты соглядатай, вихиланте?» – спросила она. «Да какой там! – честно сказал Туз. – Страшно глядеть в темноту, когда не спишь. А ты почему закрываешь?» «Жутко увидеть какую-нибудь рожу, – призналась Груша. – Представить не можешь, как ужасны мачо, если смотреть снизу. Да и сверху не лучше».

Груша ему нравилась, как давно уж никто. Он чувствовал, что из малой его частицы возродился весь организм, и понял – на райском дереве росли вовсе не яблоки, а груши. Кажется, отдал предпочтение одному фрукту, выбрал излюбленный, созданный из звездной пыли высшего сорта и потому идущий нарасхват. Век искал именно такую невинную, как агнец, шлюху. И в мотеле городка «Виста Хермоса», или «Прекрасный вид», впервые в жизни великодушно сказал: «Не знаю, на какие шиши, но мы откроем и школу, и университет, если выйдешь за меня замуж!»

Груша развеселилась: «Милое предложение! Да мы с тобой уже родня – как текила с мескалем. А ты что хочешь, братец-грешник!? Хермано-пекадор! Любопытно, конечно, какого цвета могут быть наши дети – черные или рыжие? Увы! – всплеснула руками. – Для негосио это невозможно! Прости, но даже ради тебя не откажусь от целой страны».

И рассказала наконец о сути дела. Ее далекие предки-майя правили городом-государством Киче, владея восточным побережьем полуострова Юкатан вплоть до шестнадцатого века, когда испанские конкистадоры перевернули все с ног на голову. И вот теперь, пятьсот лет спустя, настала пора реституции – восстановления прав прежних владельцев, возврата имущества и земель, захваченных во время войн и революций.