— Окуел, Ниязов!! Это же я, старший лейтенант Шильцов! Отставить стрельбу, чебурек неотесанный! Автомат на предохранитель! Лежать и не шевелиться, пока я не подойду!

Грызач дернул дверь сильней, крючок звякнул, но выдержал.

— Гуля, откройте, пожалуйста, — произнес он в щель. — Мне нужно с вами поговорить.

Гуля, не дыша, сидела на нарах и широко раскрытыми глазами пялилась на дверь. Снаружи доносились беспорядочная стрельба и грохот разрывов. Кто-то стоял за дверью, дергал за ручку и по-русски просился войти. Значит, это не душман? Но что происходит вокруг? Гарнизон атакуют моджахеды? Нужно срочно убегать? Тогда почему человек, который стоит за дверью, говорит так тихо и не приказывает, а просит, почти умоляет?

— Что вам нужно? — спросила она.

— Пичугин!! — орал по связи Быстроглазов. — Что там у вас?!! Где Шильцов, мать вашу ёп!! Почему он не выходит на связь?!!

Пичугин пялился в прибор ночного видения, но ничего не видел. Его вырвали из глубокого и тяжелого сна, и он никак не мог сфокусировать зрачки. Гарнизон дрался с ночью все отчаяннее. Молчание и бездействие командира бойцы воспринимали как одобрение их бурной самоотверженности. А может быть, Грызача уже убило? Может, на «точке» не осталось ни одного офицера, ни одного прапорщика?

Быстроглазов до хрипоты сорвал голос.

— Кондрач!! Кондрач!! — вызывал он сержанта, отделение которого стояло в охранении на противоположном склоне «точки». — Доложи о противнике!! Ты слышишь меня? Какая численность противника?.. А куда ты пуляешь, чучело ты ватное! Сколько ориентировочно духов на твоем направлении?.. А кто знает, Кондрач? Может, бабушка твоя знает??

Неузнаваемый в «гражданке» Шильцов подскочил к двери, которую уже был готов выломать Грызач, и тотчас схватил начальника гарнизона за капюшон маскировочного халата.

— Эй, братишка, мы так не договаривались! — сказал он, с трудом балансируя на тонкой грани между открытой агрессией и доброжелательностью.

— Руки убери! — вяло огрызнулся Грызач. — Это не твое дело. Иди в БАПО. Здесь я начальник!

— Отцепись от медсестры, парень, — недобрым голосом потребовал Шильцов.

— А я ее хоть пальцем тронул? — начал распаляться Грызач и толкнул Шильцова в грудь. — Я что-нибудь ей сделал? Ты чего тут, плядь, права качаешь, а? Топай к своим балалаечникам и скажи, чтоб заткнулись. А то я уже оглох от их стрельбы!

И уже с силой дернул за ручку двери.

— Ниязов! — крикнул Шильцов.

— Я, товарищ старший лейтенант! — отозвался боец и выпятил впалую грудь, выказывая готовность выполнить приказ, хотя дай ему сто, двести или тысячу рублей, никогда не угадает, какой именно приказ поступит. Шильцов — без формы, в джинсах и батнике, худенький, стройненький, какой-то совсем невоенный, а этот второй — в обгоревшем тряпье (фиг знает, какое у него звание, потому как ни погон, ни петлиц), и они о чем-то непонятном спорят, толкаются, кряхтят. А ему, Ниязову, что делать? Он уже один раз наделал, да так наделал, что весь гарнизон лупит изо всех стволов, аж уши закладывает.

— Ты меня своим бойцом не пугай! — пригрозил Грызач. — Я сейчас караул в ружье подниму и тебя под арест, на куй! Я не знаю, кто ты такой. Где твои документы? Может, ты душара? Или натовский шпион?

Быстроглазов терзал свои распухшие за день ноги, напяливая на них ботинки, и одновременно с этим кашлял в микрофон радиостанции:

— Пичугин, блин… Пичугин… кхы-кхы… Я не знаю, что с тобой сделаю… кхы-кхы… Где Шильцов? Его убило? Ты наблюдаешь противника или нет?

— Немного… человек пять… или пятнадцать… — врал Пичугин, всматриваясь в зеленую кашицу прибора ночного видения. Навел прицел на середину обгрызенного дувала и долбанул по нему осколочным снарядом. Херак! — и полетели во все стороны куски засохшей глины. — Сопротивление противника сломлено…

Прапорщика подташнивало. Самогонка пошла плохо, да и накурился он на ночь до одури. Быстроглазов, этот интеллигент вшивый, тоже на нервы действует. Суетится, бздит, орет. Где Шильцов, где Шильцов? В фанде! Переоделся парень в приличный костюмчик и пошел к медсестре, чего тут непонятного. А чего добру пропадать? Пока ухажер в отпуске, не простаивать же такой красавице?

— Разрешите подавить разрозненные силы бандформирования беглым огнем? — запросил он Быстроглазова.

Подполковник не сразу дал добро — может, почувствовал, что прапорщик издевается над ним. А как узнать наверняка, издевается или на самом деле отважно сражается с духами? Степень напряженности и драматизма войны можно определить только по особому Числу. Подсчитаешь погибших, вычислишь процент да приложишь его к временному отрезку. И тогда получишь Число. Оно чаще всего бывает нехорошее, недоброе, а иногда даже очень страшное. Если Число равно 0, то это блеск, в донесениях пишут, что подразделение потерь не имело. Если за сутки-двое набежит 2 или 3, то это в пределах нормы, естественные издержки войны. Если Число дотянет до 20, то это тяжелая неудача, трудный бой, жаркая схватка, духи дали прикурить, крепко зажали и т. д. А вот если это страшное Число приблизилось к сотне, то это уже беда, это уже резонанс в штабах и генеральских коридорах. Это уже разборки, донесения, может быть, и суды. Это Число называют по-разному. Иногда «Задницей», «Полной Задницей», но это ласково. Чаще — «Полная Жопа» или «Полный Биздец»; бывает, его комментируют словами «духи расъепенили взвод на куй» или «всю роту положили». Заслышав про это Число, бледнеют даже бывалые офицеры и солдаты, а малодушные «сыны» простреливают себе руки и ноги, подлизывают мочу желтушников, нарочно не моют руки и пьют из арыков, чтобы подхватить дизуху или тиф, надолго загреметь в инфекционное отделение госпиталя, заполучить осложнение на печень и сердце, но выжить, выжить, выжить, не войти в состав того страшного Числа.

Черт его знает, было ли страшно Шильцову и Грызачу, когда они стояли посреди грохочущей ночи и таскали друг друга за грудки, время от времени налетая на хлипкую дверь «офицерского общежития». Гуле было точно страшно. Она продолжала сидеть на нарах, сжавшись в комок, и вздрагивала от взрывов и автоматных очередей. Но бежали насыщенные и тугие, как автомобильные колеса, минуты, и ничего драматического не происходило, во всяком случае, под провисшим фанерно-тряпичным потолком. Смерть, казнь, кровавая расправа, тяжелое ранение, сгорание заживо — все это переносилось на более поздние сроки, а сейчас оставалось только ждать и терпеть. Девушка прислушалась к обрывкам фраз.

— Ну зачем тебе неприятности? — убеждал Шильцов. Бум! — удар в дверь. — Ты хочешь потом разбираться с Герасимовым?

— Кто такой Герасимов?.. Руки убрал!! Убрал руки!! Кто такой Герасимов, я тебя спрашиваю?

— Командир шестой роты.

— А он кто ей? Муж? Или он ее купил?

— Послушай, если ты нажрался, то иди спать!

— Нет, ты мне скажи, он кто ей — муж?