– Режет он, вишь ты. Камбала косая! Резчик выискался.

– Дубьё проморённое, уколупнёт ли?

– Себя покамест уколупнул. Видели с повитой ладонью.

– Чему ликуете, злорадцы? Святой Аодх, говорят, так в гусли поигрывал. Баловался помалу. А что за царь был!

– Царь как царь… Это просто время повеселей нынешнего стояло.

– Да бывал ли правитель, чтобы к сердцу всем до единого?

– Лучше похвалили бы паренька. Какое ни есть, дело правит. Не только ест да спит, как иные.

Ознобиша двинулся дальше. Всех разговоров не переслушаешь. Ход впереди опять разветвился, Зяблик свернул вправо, выбрав путь пошире, помноголюдней. Тот, где катились тележки, звучали голоса, с полными корзинками двигались важные бабы. Ознобиша хотел достигнуть исада. Забраться в наменитую книжницу ему тоже хотелось, но она подождёт.

Когда свет жирников стал смешиваться с размытым дневным, Зяблик понял, что направлением не ошибся. Мысленное писало отметило ещё десяток шагов. В лицо заморосил реденький дождик. Вольный ветер показался живительным. После копоти и несвежих воздухов подземелий Ознобиша вобрал его, как напился. Задрал голову. Клок серого неба с трёх сторон стискивали испеще́ренные утёсы. В одном месте из скалы выпирал рукотворный желвак подвесной печи. Над ней дрожал воздух. Четвёртая, открытая сторона площади уступами обрывалась в бывшую гавань, отчего площадь и называлась исадом, прибрежным купилищем. По летучим переправам чуть ниже медленных туч как ни в чём не бывало шли люди… Внизу шумел торг.

Исад казался необозримым. Непостижимым. Певчим, крикливым, тысячеруким. Ознобиша провалился в него, как в маину. Спасся только тем, что удержал невидимое писало. Сразу начал всё зарисовывать на бесконечной берёсте. Вот птичий ряд, жир и тушки морских птиц…

Где-то рядом загудело, заплакало, повело голосницу, грустную и знакомую. Возле края торга играла глиняная дудка. Та самая, из которой Ознобиша, сколько ни старался, извлекал лишь хрип да шипение.

Чудесное писало трудилось вовсю, наносило черты, кружки, закорючки…

…А со стороны посмотреть – раззява-паренёк замер среди толпы, вовсе забыв, чего ради пришёл. Грех не позабавиться! Сверху, с мостика, в Ознобишу кинули рыбьим обглоданным костяком. Не попали. Занятый мысленным рисованием, юный райца отшагнул – по наитию, не заметив, не посвятив осознанной мысли.

«Где ж добычный?..»

В добычном ряду перекупщики сбывали добро, взятое у дружин. Туда каждый день посылала сенных девок Эльбиз. Вдруг, мол, да мелькнут на лотке вереницы финифтевых незабудок, потемневшие от огня. Перетечёт из рук в руки кольчуга – сама серебрёная, нарамки вызолочены…

Девки послушливо кланялись. Даже выходили на рынок. Но, как по взглядам, по обрывкам слов уловил Ознобиша, в добычный ряд носов не совали.

Робели. Чего?

Ознобиша немного походил по торгу. Нигде не узрел ни прорубленных шлемов, ни богатых портов, снятых с окровавленных тел. Ничего бо́язного, чтобы трепетать девкам. Подумал ещё, прикинул, вышел на мостик, под которым прежде стоял. Начал сверху смотреть…

Исад, когда-то ревновавший столичному, нынче жил против прежнего совсем не так обильно и весело. Ряды занимали едва четверть низины, выглаженной в площадь при строительстве города. Под скалами громоздились обломки, сброшенные судорогами земли. Их разгребли на стороны, но как будто вполсилы. Каменные груды утопали в серой грязи, обрастали паршой, оттуда воняло. Гадкие лужи стекали к оставленному морем причалу. К набережной, где прежде теснились рыбацкие лодки и величавые корабли, приходившие из-за Зелёного Ожерелья…

Город медленно умирал и не позволял себе догадываться об этом.

Сверху, с нависающих круч, рухнула тяжёлая сосулька. Грянула, разлетелась белым пятном, прозрачными глыбками. Люди запоздало шарахнулись. Послышалась ругань. Некоторое время под ногами катались ледяные обломки, но скоро толпа сомкнулась как ни в чём не бывало.

Линялые, обтёрханные выскирегцы делали вид, что жизнь продолжалась. Ругались, спорили из-за гроша. Желали один другому обвала потолочных камней. Отчаянно выторговывали связочку водорослей. Горсть грибов. Тощую утку.

Веселились, на дудках играли…

Ознобиша опять вспомнил братейку. Вот кто сейчас бросил бы все дела! Дутый глиняный пузырь грустил, рассказывал, вздыхал под пальцами парня, сидевшего на перевёрнутой корзине. Рядом зябко переминался мальчонка. Голова совсем потемнела от мороси. Он пел слова, не всегда попадая в голосницу, протягивал мимоходам шапку. Брюхо к спине липнет, подайте, добрые люди!

Иные останавливались, потому что старший играл действительно хорошо. Мимо без задержки проплыл войлочный столбунок. Ознобиша пригляделся… Точно! Рядами пробирался Серьга.

Сперва Зяблик равнодушно повёл за ним взглядом. Тут же ощутил укол любопытства. Что слуге Эрелиса понадобилось на исаде? Хозяину тонкие лакомства надоели, захотел сушёной трески, припаса походников? А может, разумная царевна догадалась о вранье девок, упросила брата послать кого понадёжней?

Обрадованный гнездарь сбежал с мостика вниз. Спрашивать он по-прежнему не хотел. Однако Серьга мог держать путь к добычному ряду. Даже, скорее всего, туда-то и шёл.