* * *

Клавдия Никитична Стахова жила на Боровицкой давно. Она поселилась здесь еще до образования Полиса и отлично помнила еще ту, старую, наземную жизнь под солнцем. По меркам нынешних жителей она считалась настоящим «динозавром». Ей было далеко за семьдесят, работать женщина уже не могла и существовала на дотацию, что-то вроде «пенсии по старости» за прежние заслуги, коих сейчас уже никто не помнил. Выдавая ей ежемесячную горстку патронов, чиновники всякий раз думали: «Когда же ты загнешься, старая карга?»

Ни детей, ни мужа у Клавдии Никитичны не было. Точнее говоря, они были… когда-то… и внуки были… но это тогда, прежде, а сейчас Стахова осталась совсем одна. Поговаривали даже, что от горя старуха тронулась умом. Так это или нет никого особенно не интересовало. Главное, что характер эта противная старушенция имела премерзкий. Благодаря постоянным мелочным склокам с соседями, бесконечным кляузам и доносам Стахова заслужила славу сварливой и гадкой бабки. Многие боровитчане даже старались отселиться от нее подальше, ведь сталкиваться и терпеть дурацкие придирки (то вход в палатку чем-нибудь заставят, то шумят ночью, то грязь в проходе разведут) никому не хотелось. Однако, несмотря на все предосторожности местных жителей, неприятные инциденты случались постоянно. Сегодняшний день тоже не стал исключением.

Вот уже битый час Клавдия Никитична втолковывала пойманному на платформе патрульному о вопиющей несправедливости, только что с ней произошедшей, заставляя оформить все официально, в виде протокола. По словам старушки, на нее… напали. Точнее, не напали, а посягнули. И не на нее лично, а на ее жилище. Вернее, на имущество. Совершили акт хищения и вандализма и, возможно, не ограничились бы только этим, если бы не…

В итоге расспросов выяснилось следующее: некий парень, взявшийся неизвестно откуда и, скорее всего, пьяный или обкурившийся какой-то дряни (так как потерпевшая утверждала, что бандит еле держался на ногах, а взгляд его был совершенно стеклянный), налетел на развешанное белье, запутался в нем и упал. К тому времени, как гражданка Стахова вышла из палатки, неизвестный уже поднимался на ноги. Обнаружив только что постиранные вещи разбросанными на грязном полу, бабка принялась кричать на парня, кроя его последними словами, и даже отважилась пнуть басурмана ногой. Неизвестный, не реагируя на истошные вопли и брань, сдернул с гвоздя веревку, на которой сушилось злополучное белье, скомкал ее, сунул за пазуху и был таков. Правда, взамен украденной веревки вор оставил рюкзак, набитый патронами, на которые можно было купить столько веревок, что хватило бы раз пять обмотать всю Боровицкую по периметру, но об этом Клавдия Никитична тактично умолчала. Получалось, что особых претензий она иметь не могла, а распалялась лишь по привычке.

— По нашей станции разгуливают психи! Он опасен и, может быть, даже вооружен. Вы обязаны его поймать и обезвредить! — завершила рассказ настырная старуха.

Затем, убедившись, что служитель закона записал все верно, она посоветовала, как проще изловить наглеца и на какой длины кол насадить. Клавдия Никитична еще долго бы говорила, но патрульный бесцеремонно захлопнул планшет, пообещал разобраться и отправился по своим делам, обалдело качая головой.

* * *

Ритм сердцебиения почти вошел в норму, и в висках пульсировало уже гораздо слабее. Легкий ветерок обдувал лицо Зорина. Он стоял в темноте, одной рукой нащупав ребро тюбинга. Туннель… Но где? Где именно? Юноша не знал ответа на этот вопрос. Последнее, что вспоминалось — как, ударив брата, он выбежал на платформу Библиотеки… Но где он ходил потом? И какой, вообще, сегодня день?

— Как я сюда добрался? — слова, отразившись от стен, прозвучали глухо.

К счастью, динамо-фонарик обнаружился на своем месте, во внутреннем кармане куртки. Повращав зарядную ручку пару минут, удалось добиться хотя и тусклого, но ровного свечения.

Одноколейный туннель выглядел самым обычным: сухой пыльный пол, тускло блестевшие рельсы, оборванные провода и криво висящие стойки ничем не отличались от всех прочих, виденных Кириллом в жизни.

«Может быть, недалеко станция. По-любому надо шагать вперед, туда, где сквозняком тянет. Хотя, какая разница?.. Можно вообще никуда не ходить. Все равно меня никто нигде не ждет…» — подумал Зорин, но все-таки двинулся дальше.

Чутье не обмануло, и через короткое время он понял, что туннель кончился.

— Эй? — прошептал Кирилл, оглядываясь и продолжая двигаться по путям вдоль платформы.

Станция, на которую он вышел, была тиха, темна и безжизненна. Вверху, на стене, облицованной светло-бежевым мрамором, виднелись буквы, отливавшие серым металлом: А-К-Н-Я-Л-О-П.

— По-лян-ка, — по слогам прочитал Кирилл прерывающимся голосом. — Полянка…

«Всеми нелюбимая… всеми обсуждаемая… самая непонятная из всех станций метро. Вот и подходящее место, чтобы…» — однако он не додумал окончания фразы, а, подтянувшись, закинул на платформу колено и забрался сам.

Зорин не увидел и следа от палаток, костров и вообще какого-либо присутствия человека… Казалось, станция была необитаемой изначально. Юноша по привычке прислонился к колонне, чтобы не оставлять спину незащищенной. Несмотря на очевидное безлюдье, он чувствовал пробегающую по телу дрожь тревоги; как будто станция, молчаливая или не хотящая говорить, все-таки наблюдала за незваным посетителем сквозь полуприкрытые веки.

Открывшееся пространство казалось бесконечно огромным. И оно было пустым, но не той пустотой неизвестной опасности, которой угрожали перегоны и сбойки или забытые служебные туннели и коридоры, по которым Кириллу довелось блуждать не так давно. Нет, здесь в самом воздухе ощущалось что-то презрительно-равнодушное к человеку…

— Ну, и где видения-откровения?! — громко проговорил молодой коммунист, чтобы подбодрить себя. — Где галлюцинации? Где монстры-привидения? Тут только пыль. Так я и думал. Враки все… россказни…

Ему было не впервой оказываться одному в незнакомом месте, и раньше страх никогда не брал верх над внутренней уверенностью. Но на Красной ветке туннели были слишком короткими и достаточно хорошо охранялись, чтобы почувствовать себя полностью отрезанным от людей. А тут юноша всерьез ощутил изначальное одиночество.

В груди неприятно защемило, непомерная тяжесть, давящая изнутри на самое сердце, охватила Зорина. Сам он, как будто, не менялся, а вот внутренности… внутренности сжимались. Они съеживались в плотный, тугой комок, как будто некая сторонняя сила хотела превратить саму сущность Кирилла в каплю — маленькую, незаметную для глаза. А потом и вовсе заставить ее исчезнуть, оставив телесную оболочку, которая уже была и без того опустошена изменой и предательством.

В горле запершило, и Кирилл попробовал прокашляться, но это не помогло — ком стал еще больше, перекрывая всю гортань. Теперь даже сглатывать стало больно. Обида на всех и вся, а главное, на самого себя затопила парня.

«Как получилось, что я не смог сохранить самого дорогого? Как же так… Почему?! Что помешало быть счастливым? Отчего я не уберег счастья? — спросил себя юноша. — Раз не смог, значит, слаб… слаб духом… слаб телом… Значит, НЕ ДОСТОИН… Выживает сильнейший, это закон эволюции. Закон жизни. Если не обзавелся семьей, не дал потомства… Это называется слабое звено… слабое звено эволюции. Разве не так?»