— Ну, смотри, дурья башка, — тыкал пальцем красномордый мужик, заполнявший бумаги. — Вот же пишу: «Вход: перегон Курская-Комсомольская. Выход: перегон Курская-Площадь Революции». А вот тут, в графе оружие, видишь, крестиком помечаю: автомат, штык-нож! Смотри дальше, вот кладу твои сокровища в мешок, на нем цифра десять стоит. И тут вот, на жетоне у тебя тоже — десять! Понял теперь? Уже через час все твое барахло на другой КПП перевезут. Предъявишь жетон, все получишь назад!

— Гони еще два патрона за ликбез, дипломат, да смотри, жетон не потеряй, а то опять скандал выйдет, что краснопузого обворовали! — ухмыляясь, сказал второй патрульный. — Кто только вас, таких бестолковых, на свет рожает?..

В ожидании еды Кирилл с любопытством озирался по сторонам. Из всех заведений общепита он выбрал эту дешевую забегаловку, приткнувшуюся в боковом нефе. Не потому, что было мало патронов, чтобы купить еду — как раз патронами его снабдили даже в чрезмерном количестве. Просто молодой коммунист вдруг растерялся и прошел мимо роскошного ресторана, который манил зеркалами и хрусталем светильников в центре зала.

Наверное, больше всего удивляли толстяки, которые попадались на глаза. У них, на Красной ветке, люди отличались стройностью. Злые языки называли это «скелетной худобой» и утверждали, что из одного костюма «химзы» коммунисты умудряются перешить два, но на то они и злые. Конечно же, все эти наветы о голоде у красных были сплошным враньем, — питались нормально, хотя без разносолов. Где ж недоедание, если дети почти не болели, а старики сохраняли бодрость тела и духа? И, конечно, невозможно было встретить такие пресыщенные лица, с одутловатыми щеками и мутным взглядом, как, например, вон та четверка, занявшая места по соседству…

— …И это, я тебе скажу, совсем другое дело, чем потертые картинки в книжках рассматривать! Совсем не тот эффект. Братан, да ты вот как подойдешь к ней поближе, а она длинная, метра три, почитай… сохранилась прекрасно, ни одного кусочка не утеряно, берегли, видать! Чуть-чуть сощуришься, и вот уж кажется, что ты не на стену смотришь, а на лугу стоишь, а вокруг тебя по-настоящему березки шелестят… — мечтательно жмурился заплывшими жиром глазками самый немолодой и самый толстый из торговцев. — Или еще там одна есть, с речкой. Ну, просто запах воды чувствуешь… Главное, вот так глаза сделать и поближе подойти…

К разговорам этой компании Зорин стал прислушиваться, вспомнив, что он поехал через Ганзу с особым заданием. Начпартии Сомов особенно настаивал, чтобы Кирилл больше обращал внимание на настроения простых жителей.

— И во что эти твои речки-березки нам обойдутся? — циничным тоном спросил «братан», обсасывая пальцы после очередного куска истекающего соком мяса.

— Да не волнуйся, брателло, дешево. А навар будет нехилый! — облизнулся толстяк. — Надо только транспорт обеспечить. Демонтаж с погрузкой марьинцы сделают сами. Уже обговорено.

— А вид, правда, товарный?

— Ты не поверишь! Ни одного сколотого края! Как будто вчера из мастерской эти мозаики.

Кирилл погладил пальцами поцарапанный мрамор столешницы. Говорили, что Ганза скупает у бедных станций облицовку колонн и стен. На продажу шли также светильники, скульптуры и прочий декор. Вот и эти торгаши как раз обсуждали вывоз мозаичных панно со станции Марьина Роща.

Молодому коммунисту вдруг отчаянно захотелось попасть на эту Рощу, чтобы увидеть необыкновенные картины, пока барыги не увезли их и не спрятали у кого-то из местных богатеев.

Да, что ни говори, а на Красной ветке такого быть не могло. Конечно, много чего не хватало, но торговать социалистическим достоянием, тем более таким, никому бы и в голову не пришло. Вот и на Комсомольской-радиальной — первое, чем занялись коммунисты после того, как вернули контроль над станцией, очистили ее от захватчиков и отмыли кровь, было восстановление разрушенного панно, на котором могучие мужчины и целеустремленные женщины созидали новую трудовую жизнь.

«Почему на каждой станции не может быть всего в достатке? — Кирилл с грустью подумал о неизвестных марьинцах, которых скоро лишат последнего утешения, прекрасных картин. — Раньше, до Катастрофы, как рассказывал отец, были страны первого мира, богатые, благополучные, сильные, был второй мир — коммунистический, был и третий, и наверняка даже четвертый и пятый!.. Но ведь бедные жили далеко, на задворках земного шара. Так почему же сейчас, в одном городе, в одном метро — и все то же самое?..»

Неизвестно куда бы завели молодого коммуниста такие рассуждения, но в этот момент перед ним поставили тарелку с едой, от аромата которой кружилась голова.

* * *

После роскошного, по меркам Красной линии, обеда Зорин решил сходить в баню. Отправка его в Центр, к товарищу Москвину, была настолько скоропалительной, что Зорин успел только ополоснуть руки и лицо, а явиться на доклад к Генеральному секретарю Компартии следовало во всем блеске. Да и просто хотелось смыть с себя застарелый запах пороховой гари, слой грязи и кислый пот, которым он покрывался не раз в эти безумные дни войны.

Наверняка на Площади Революции — конечной цели путешествия — тоже будет где помыться, но там могли не принять его талоны, выданные для Красносельской, в то время как здесь, на Ганзе, все решалось просто: заплати и получи. Кирилл отдал пять патронов за брусочек мыла, от которого исходил приятно-терпкий запах, и рассматривал обертку с аккуратной, вручную сделанной надписью: «Йеловый арамат».

«Надо будет взять еще пару для Иришки, ведь на Сокольниках ничего подобного не найдешь… Эх, миленькая моя, что еще я могу для тебя сделать? — юноша представил себе любимое лицо. — Что могу дать? Разве что вернуться поскорее!»

— Куда спешишь, служивый? — раздался за спиной голос, такой знакомый, что стало больно дышать.

Кирилл торопливо обернулся. Перед ним, широко улыбаясь, стоял молодой плечистый мужчина лет тридцати, одетый в выцветшие камуфляжные штаны и кожаную куртку. Его пояс украшали пустые ножны и кобура.

— Пашка… Пашка, неужели?!

Родной брат, покинувший Красносельскую почти пять лет назад, появлялся дома редко и исключительно по делам. Он никогда не разделял коммунистические воззрения Красной ветки. Скептицизм старшего сына зачастую раздражал отца, доводил до белого каления. Кирилл помнил, как часто их родитель срывался и кричал на Павла. А однажды тот не выдержал, вспылил и ушел… ушел НАВСЕГДА. Обитал в основном в Полисе, где заделался сталкером, а кормился тем, что таскал с поверхности вперемешку со стоящими вещами и всякую дрянь под заказ: книжки, картинки, оружие, безделушки, мебель, оборудование, которое в метро шло «на ура». Отношений с отцом Павел так и не восстановил, а с младшим братом, когда удавалось, проводил «воспитательные» беседы.

— Пойми, братуха, я теперь самостоятельный стал… Можно сказать, солдат удачи в борьбе за лучшую жизнь подземки! Это здорово, быть независимым, быть главным помощником… главной надеждой и опорой всего метро! Всех его жителей… всех обитателей… Без поддержки Партии… Вот и ты начинай уже своей головой думать… Индивидуальность против толпы!