Антуанетта приподняла голову над краем тележки, и Карла обняла девочку, заставив ее уткнуться лицом в свою юбку. Но сама она не отвела взгляд. Ей нужно было узнать о человеке, во власти которого она оказалась, все, что только можно.

Гриманд обмотал цепь вокруг шеи часового, отступил и махнул рукой. Биго и Пепин потянули цепь в разные стороны, налегая всем телом, словно состязались в силе. Цепь натянулась, подняв солдата с колен и раздавив ему горло. Едва шевельнув руками, он обмяк, похожий на вывешенное на просушку белье. Его неспособность сопротивляться молодые люди, похоже, восприняли как собственную неудачу и, пыхтя и отдуваясь, удвоили усилия. Голова часового склонилась набок, шапка упала на землю, но сам он даже не пошевелился.

Карла ничего не чувствовала. Она утратила способность к жалости.

Великан обхватил лицо стражника ладонью, поднял и заглянул ему в глаза. Затем он отпустил несчастного, взял цепь и махнул помощникам, которые перестали тянуть и бросили ее концы на землю. Их главарь размотал железную петлю, позволив телу часового упасть, подобрал его шапку и копье и вернулся к тележке. Биго и Пепин схватили труп за ноги и оттащили в сторону.

– Разденьте его, если одежда приличная и он не обделался, а потом бросьте вон в ту канаву. А когда вернетесь, не забудьте повесить цепь назад, – приказал Гриманд.

Он положил копье в тележку, с трудом устроив острый наконечник среди багажа таким образом, чтобы об него не поранились пассажиры. Потом король воров внимательно осмотрел шапку часового изнутри, словно искал там вшей. Ничего не обнаружив, он поднял взгляд на Карлу:

– Этот солдат умер мгновенно. Быстрее, чем на виселице.

– Должно быть, это облегчает груз на вашей совести, – отозвалась итальянка.

Бандит рассмеялся хрипло и заразительно, так что Карла и сама не удержалась от улыбки.

– Кто этот ваш пропавший муж? – сменил главный грабитель тему. – Если он не очень богат, то должен быть чрезвычайно галантным, раз добился вас.

– Не уверена, что Матиаса можно назвать галантным, хотя по природе своей он самый галантный мужчина из всех, кого я встречала, – ответила графиня. – Он стремится разбогатеть, но не считает богатство мерилом достоинств мужчины, женщины или ребенка. Я видела, как он бросал в огонь все, что у него есть, без колебаний и сожалений, чтобы спасти друга. В душе он игрок, и жизнь для него – игра и ставка одновременно.

Обнаружив, что ее голос дрожит, Карла умолкла.

– Значит, вы достойны друг друга, – резюмировал ее спутник.

– Я не знаю, почему Матиас не вернулся домой. Я даже не знаю, жив ли он.

– Вы были тем другом, ради которого он бросил в огонь все.

– По крайней мере, ту игру Матиас выиграл.

Женщина заплакала.

Она опустила голову и прикрыла глаза ладонью. Нужно было сдержать слезы, ведь они – признак слабости, а ей необходимо быть сильной. Но Карла ничего не могла с собой поделать. Тоска по Матиасу разрывала ее сердце. Она больше не чувствовала его рядом с собой. Связь их душ прервалась. Осталось полное одиночество.

Ей было знакомо и это чувство. На самом деле оно никогда полностью не оставляло итальянку. Оно было главным в ее детстве и ранней юности. Единственными друзьями Карлы были музыка, пустынные берега Мальты и море. Позже, в ссылке, – Ампаро и снова музыка, а потом Матиас и ее сын Орланду, которого она потеряла и в каком-то смысле так и не обрела вновь, а теперь потеряла снова. Внутри у нее лежал ребенок, отгороженный от внешнего мира мышцами ее тела, так и не расслабившимися после недавних схваток. Графиня ощущала, как его головка опускается, растягивая ей связки и раздвигая кости таза, но не чувствовала его так, как в последние несколько месяцев. Только теперь она поняла, какими глубокими и удивительными были эти отношения матери и будущего малыша и как она ценит их сейчас, когда они уже остались в прошлом.

Но Карла понимала, что именно одиночество и то знание, которое оно принесло ей – о себе самой и о Боге, – оставалось ее главной силой. В способности быть одной, совершенно одной, и заключалась ее свобода. Вспомнив об этом, женщина вытерла глаза подолом юбки и посмотрела на Гриманда.

Он мял шапку в своих огромных руках, но хранил молчание, за что роженица была ему благодарна. Она улыбнулась.

– За сопричастность нужно платить высокую цену, – сказала она. – Что у меня всегда плохо получалось.

Ее спутник не понял, что она имеет в виду, но расспрашивать не стал. Он наклонился и надел шапку на голову Антуанетты. Головной убор оказался ей велик, но Гриманд ловко сдвинул его набок: так, чтобы этого не было заметно. Шапка была сшита из синей саржи – такие обычно носят ремесленники. Белый крест на ней сделали из полосок бумаги.

– Сегодня цена сопричастности – смерть, – сказал предводитель воров. – Но только если вы не со мной. Католики не примут нас за гугенотов. Мы бедны.

– Значит, королевский указ действительно был, – поняла итальянка.

– Городская милиция собирается на Гревской площади. Вельможи из числа гугенотов уже убиты, в Лувре, но эту работу доверили швейцарцам.

– Не могут же они убить всех гугенотов Парижа!

– Но могут попытаться.

– А вы?

– А почему вас волнует эта толпа ханжей? Считаете, что ваш долг – защищать их?

– С моей стороны было бы глупо обсуждать тонкости морали с убийцей женщин и детей, и тот, кто думает, что у меня возникнет такое желание, тоже глупец. Скажу только, что меня волнуют люди, общество которых я была вынуждена разделить.

– Я убиваю только ради выгоды и для защиты того, что мне принадлежит. Так вам легче?

– Немного.

– Превосходно. А теперь пора двигаться. Всех ждут дела, а вас в первую очередь.

Король Кокейна махнул рукой каравану с награбленным добром и сам взялся за рукоятки тележки, в которой сидела Карла. Тележка покатилась гораздо быстрее, чем раньше. Почувствовав приближение новых схваток, роженица опять ухватилась за доски бортиков.

На Рю-Сент-Дени они снова остановились, и Гриманд вступил в переговоры с двумя сержантами. Деньги перешли из рук в руки. Один из сержантов внимательно посмотрел на Карлу – на ее волосы и красивое платье. Та засомневалась: не обратиться ли к ним за помощью? Но они явно были подкуплены. И о чем их просить? Проводить в Лувр? Или в церковь? Ее единственные знакомые при дворе – это Кристьен Пикар и Доминик Ле Телье. Оба не вызывали у нее теплых чувств, но графиня не видела причин, почему они отказались бы ей помочь, если бы ей удалось их разыскать. Во дворце непременно найдется благородный человек, на чью милость она может рассчитывать. Но Лувр стал местом кровавой резни, и ее саму могут убить в любую минуту. Она не знает, как найти Орланду, хотя он все равно ничего не понимает в родах и не знает никого, кто мог бы принять ребенка. Да и отпустит ли ее Гриманд, как обещал, – ведь она свидетель его преступлений? Паника, которую удалось почти подавить, вспыхнула в душе женщины с новой силой.