— Бога ради, Хасан, ты как будто не осознаешь, что происходит! Весь Магриб поднялся. Династии скоро исчезнут, провинции будут опустошены, города стерты с лица земли. Взгляни на меня, коснись моих рук, бороды, тюрбана, ибо завтра ты уже не посмеешь глядеть мне в глаза или дотрагиваться до меня. По моей воле летят головы, мое имя заставляет дрожать обитателей здешних мест. Вскоре весь край будет у моих ног, и настанет день, когда ты расскажешь своим детям, что был дружен с шерифом Ахмедом Хромым, что, он приходил в твой дом и беспокоился о судьбе твоей сестры. Сам я уже об этом не вспомню.

Нас обоих била дрожь, его от бешенства и нетерпения, меня — от страха. Я чувствовал, что надо мной нависла угроза, ведь будучи знакомым с ним задолго до того, как пробил час его славы, я становился как бы его собственностью, такой же милой сердцу, презираемой и ненавидимой, каким, например, для меня стал мой старый белый плащ, латаный-перелатаный, в тот день, когда я разбогател.

И потому я понял: настала пора держаться подальше от этого человека, поскольку нам с ним уже более не говорить на равных.

* * *

К концу этого года произошло одно событие, подробности которого стали мне известны лишь спустя какое-то время и которое оказало серьезное влияние на дальнейшую судьбу моей семьи. Я рассказываю о нем так, как удалось воспроизвести его по чужим рассказам, не опуская ни одной детали и оставляя Всевышнему право провести грань между преступлением и наказанием.

Зеруали побывал паломником в Мекке, как ему было велено, а затем отправился в свои родные края — горы Бени Зеруаль в Рифе, чтобы провести там остаток дней изгнания. Возвращался он в эти места не без опаски, ведь в прошлом совершил там столько неправедного, и потому предварительно вступил в переговоры с главами родовых кланов, кое-кого одарил деньгами, а в дорогу отправился в окружении четырех десятков вооруженных охранников, а также пригласив ехать с собой двоюродного брата фесского султана, спившегося, промотавшего свое состояние человека, надеясь внушить горцам мысль, что он, Зеруали, все еще в милости государя.

Прежде чем достигнуть Бени Зеруаль, его каравану предстояло пересечь территорию Бени Валид. И вот там, на скалистой тропе между двумя деревушками, в которых проживали пастухи, им встретилась старуха с протянутой рукой, вся в черном. Когда Зеруали на лошади, со следовавшим за ним рабом, державшим огромный зонт, приблизился к нищенке, она сделала шаг в его сторону и стала жалобно просить у него милостыню. Охранник крикнул: «Прочь с дороги!», но Зеруали, заботясь о восстановлении своей репутации в этих местах, вынул из кошелька несколько золотых монет и протянул старухе, ожидая, что та благодарно примет их. Однако произошло то, чего он никак не ожидал: в мгновение ока старуха ухватила Зеруали за запястье и резко рванула на себя. Он свалился с лошади — одна его нога застряла в стремени — и повис вниз головой, тюрбан касался земли, а к горлу был приставлен нож.

— Прикажи своим людям не двигаться! — рявкнула нищенка мужским голосом.

Зеруали не посмел ослушаться.

— Вели им отправляться в ближайшую деревню!

Несколько минут спустя на тропе остались лишь лошадь и два неподвижно застывших человека, один из которых держал в руках нож. Не сразу двинулись они в путь. Разбойник помог Зеруали принять вертикальное положение и, сойдя с дороги, повел его пешком в горы, где и исчез с ним, словно дикий зверь с добычей в зубах. И только там назвал себя своей жертве.

Больше трех лет прошло с тех пор, как Харун поселился в горах Бени Валид под защитой местных жителей. Что подтолкнуло его поступить подобно разбойнику? Единственно ли жажда мести или страх перед появлением заклятого врага в этих местах, где тот мог вновь взяться за старое, притеснять Мариам и двух сыновей, которых она родила Харуну? В любом случае он действовал как мститель.

Харун привел жертву в свой дом. Завидя их, моя сестра испытала еще больший ужас, чем Зеруали. Муж ни словом не обмолвился о задуманном. Она сперва никак не могла взять в толк, что происходит, поскольку никогда не видела своего бывшего жениха.

— Оставь детей и иди за мной, — велел ей Харун, проходя вместе с пленником в комнату, служившую им спальней.

Мариам последовала за ними и опустила занавеску, заменявшую дверь.

— Взгляни на эту женщину, Зеруали!

Заслыша имя, сестра прошептала проклятие. Старик ощутил лезвие ножа у своей челюсти. Не открывая рта, он слегка отстранился.

— Раздевайся, Мариам!

Она недоверчиво, полными ужаса глазами взглянула на мужа.

— Я, Харун, твой муж, приказываю тебе раздеться! Повинуйся! — взревел он.

Бедняжка неловко, дрожащими руками открыла лицо, волосы. Зеруали прикрыл глаза и уронил голову на грудь. Ему было хорошо известно, какая участь ожидает того, кто увидит обнаженной чужую жену.

— А ну подними голову! Смотри! — послышался обращенный к нему приказ, сопровождавшийся резким движением ножа.

Зеруали выпрямился, но глаз не открыл.

— Смотри же, — настаивал Харун, в то время как Мариам раздевалась, утирая слезы.

Платье упало к ее ногам.

— Смотри на это тело! Есть ли на нем хоть пятнышко проказы? Подойди, погляди поближе!

Харун принялся трясти Зеруали, то подталкивая его в сторону Мариам, то оттаскивая назад, а когда наконец отпустил его, тот пал к ногам моей сестры.

— Довольно, Харун, умоляю тебя! — закричала она, с состраданием и ужасом взирая на распростертого перед ней жалкого человека.

Глаза Зеруали приоткрылись, но двигаться он перестал. Харун опустился рядом с ним, пощупал его пульс, потрогал веки, а затем поднялся. Он был совершенно спокоен.

— Этот человек заслужил того, чтобы умереть как пес у ног самой невинной из своих жертв.

До наступления темноты Харун зарыл тело Зеруали под фиговым деревом, не сняв с него ни платья, ни башмаков, ни драгоценностей.

В этом году моя жена Фатима скончалась родами. Три дня я оплакивал ее так, словно страстно любил. Ребенок, мальчик, не выжил.

Незадолго до сороковин меня срочно вызвали во дворец. Султан только что вернулся из своей летней кампании против португальцев, и хотя фортуна так и не повернулась к нему лицом за все это время, все же мне было невдомек, отчего меня приняли во дворце с такими постными физиономиями.

Сам султан не выказал мне никакой враждебности, однако был холоден и назидателен.

— Два года назад ты просил меня о милости по отношению к мужу твоей сестры, Харуну-разносчику. И получил ее. Но вместо того чтобы исправиться и быть благодарным, он так и не вернулся в Фес, предпочитая незаконно проживать в Рифе и ждать случая отомстить старику Зеруали.

— Ничто не доказывает, Ваше Величество, что Харун расправился с ним. Эти горы кишат разбойниками…