- Почему?

- Потому что к тому времени ты уже ничего не будешь чувствовать.

- Ты, Саша, только что сказал, что я крутой мужик, но ты не знаешь, насколько я крутой.

- Значит, не обещаешь?

- Как только я почувствую…

- Желаю удачи, - Юферев поднялся и протянул руку.

- Спасибо, Саша! - Кандауров протянул свою холодную сухую ладонь. - Я отработаю.

- Не возражаю.

- Не веришь?

- Костя… Зачем тебе моя вера или мое неверие… Жизнь сама все расставит по своим местам. И каждый получит то, что заслужил. И где-то там, - Юферев взглянул на потолок, - уже для всех приготовлены подарки. Кому бесславье, а кому бессмертие.

- Ох и выпьем мы с тобой, Саша, ох напьемся! Не откажешься?

- Был бы повод.

Если у Кандаурова еще остались какие-то восторженно-наивные представления о себе и своих возможностях, то Юферев знал, как мала вероятность того, что тому удастся воспользоваться наводкой, которую он ему давал, он знал, как тяжело дается каждая самая маленькая зацепка.

А Кандауров радовался, как дитя, будто уже знал столь ненавистных ему отморозков в лицо, знал их имена, адреса и все, что требовалось для того, чтобы вытянуть из них жизнь по жилке, по тоненькой, болезненной жилке.

- Найдется повод, капитан Юферев!

Ушел Кандауров, ушел окрыленный, а Юферев все продолжал смотреть на дверь, которая с грохотом захлопнулась за городским авторитетом. Юферев знал слабое место Кандаурова - тот не ведал страха.

И это было плохо.

Страх должен быть у всех. Страх - это мощное защитное средство. Он остановит в трудную минуту, предупредит молча и незаметно, так что окружающие даже не догадаются, что же заставило тебя отступить, когда, казалось бы, нет никакой угрозы. Именно страх заставит искать другой выход, другой путь, и ты найдешь его и уцелеешь, выживешь, спасешься. А если нет страха, все кажется легким и доступным, и ты ступишь, ступишь на смертельно опасный, роковой путь без тени сомнения и беззаботно пойдешь по этому пути, не зная даже, что каждый шаг необратим и что путь твой закончится быстро и печально.

Все это хорошо знал Юферев, но это были скорбные знания, они нисколько его не радовали. Впрочем, все знания скорбные, потому что подтверждают одно - скромность человеческих возможностей и скоротечность жизни.

Выйдя из кабинета следователя, Кандауров пересек залитую солнцем площадь, раскрыв дверцу, скользнул в затемненную прохладу «мерседеса» на кожаное сиденье.

- «Пуп Земли»! - весело сказал Кандауров.

- Хорошие новости? - спросил водитель, он же телохранитель, он же доверенное лицо. И человек, тоже не ведающий страха.

- В этой конторе не бывает хороших новостей! - рассмеялся Кандауров.

- Тоже верно, - согласно кивнул водитель.

- Но на этот раз, Юра, плохие новости не для нас!

- Неужто нащупал мент отморозков?

- Знаешь, нащупал.

- Он может… Бульдожья хватка.

- Но и мы должны себя показать!

- Покажем. - Водитель кивнул тяжелой головой с такой убежденностью, будто Кандауров подробно рассказал ему, что и как надо делать, чтобы взять отморозков немедленно. - Покажем, Костя, не сомневайся. Догоним и еще раз покажем.

Из машины Кандауров выскочил еще до полной остановки. Бросил за собой дверцу открытой и взбежал по ступенькам в ресторан «Пуп Земли».

В эти утренние часы зал был пуст, прохладен, затемнен, и Кандауров в светлом костюме пронесся между столиками каким-то светлым, радостным пятном. Директор, Трефилов, оказался на месте, и едва войдя в кабинет, Кандауров тут же плотно закрыл за собой дверь и повернул ключ.

Трефилов был толст, лыс, румян. Он молча наблюдал за действиями Кандаурова из-под полуприкрытых век, и ни одна румяная складка на всем его обильном теле не дрогнула.

Кандауров резко придвинул к столу подвернувшийся стул, сел на него и положил кулаки на стол.

- Так! - сказал отрывисто. - Сидишь тут, балдеешь и ничего не знаешь! Да?!

- Здравствуй, Костя. - Трефилов протянул плотную тяжелую ладонь, и Кандаурову ничего не оставалось, как пожать ее, даже чуть приподнявшись со стула. Хотя он и сам назначил Трефилова на это место, но в том было столько невозмутимого достоинства, что со стороны могло показаться, что ресторан принадлежит ему, Трефилову, а уж никак не Кандаурову.

- Привет, Толик!

- Хорошо выглядишь… Молод, бодр, красив… Мне бы вот так… Но бог не дал.

- Ему виднее, - сказал Кандауров, предлагая закончить пустой треп и перейти к делу.

- Есть новости?

- Да.

- Говори.

- Эти отморозки посещают наш ресторан.

- Даже так! - Глаза Трефилова первый раз открылись полностью, и светлые жиденькие бровишки чуть приподнялись, хотя лоб остался таким же гладким. - Это точно?

- Не исключено, что расплачиваются они сотенными купюрами. Совершенно новыми. Только что из банка. Вот номер одной из них, вот серия, - Кандауров положил на стол перед Трефиловым бумажку, которую прихватил в кабинете Юферева.

- Моя задача?

- Собери всех… И проведи разъяснительную работу. Они должны отлавливать такие деньги. И засекать людей, которые ими расплачиваются.

- Разумно, - кивнул Трефилов. - Как же тебе, Костя, удалось это узнать? - Трефилов указал взглядом на бумажку.

- Удалось, - Кандауров не стал вдаваться в подробности.

- Я так понимаю… Этими деньгами с ними кто-то расплачивается за услуги, - медленно проговорил Трефилов.

- Может быть, - ответил Кандауров, замечание Трефилова его не заинтересовало. - Дело в том, что…

- Подожди, Костя, подожди, - Трефилов положил румяную свою руку на сероватую ладонь Кандаурова. - По причине своей отмороженности они не понимают того, что деньги эти тянутся не только к ним, но и к заказчику.

- Не понял?

- Далеко не каждый в состоянии расплатиться деньгами, на которых номера шли бы один за другим, все бумажки были бы одной серии да еще в банковской упаковке. Ты, например, не сможешь. И я не смогу.

- А кто сможет?

- Апыхтин смог бы. - Полусонные глаза Трефилова не мигая смотрели на Кандаурова - осознал ли тот все сказанное?

- Апыхтин? Не думаешь же ты, что он оплатил убийство собственной семьи?

- Нет, Костя, я так не думаю.

- Значит…

- Да, Костя, да, - твердо произнес Трефилов. Он все так же сидел неподвижно за своим столом в расстегнутой на груди белой рубашке с подкатанными рукавами, в рубашке настолько свежей, что, кажется, всего пять минут назад вынул ее из фабричного пакета.