Виктория стояла посередине комнаты, продолжая держать Катю на вытянутых руках. Кукла казалась удивительно легкой для своего роста пятилетнего ребенка. Вика провела пальцами по спине куклы и нащупала выключатель. Одно движение, и Катя превратится в безмолвную вещь. Вика в упор посмотрела в темные глаза Кати.

В глазах куклы застыл такой испуг, что она вновь напомнила Вике потерявшегося ребенка, который ищет и не может отыскать свою мать. Казалось, еще немного, и Катя расплачется. Вика сделала над собой усилие и решительно дернула за тумблер. И почувствовала, что жизнь покинула тело куклы. Оно еще было теплое, но Вика знала – это просто кусок пластмассы, нашпигованный электроникой. Женщина вновь щелкнула тумблером, и в глазах Кати зажегся огонек разума. Вика опять дернула тумблер. Виктории пришлось повторить это несколько раз, пока не она успокоилась. Кукла беспомощно висела в ее руках. Наконец Вика осторожно опустила Катю назад на диван.

– Мы пойдем гулять? – вновь спросила кукла.

– Мы пойдем гулять, когда вернется Кристина, – мягко ответила Виктория, все еще удивляясь, что кукла реагирует на ее голос.

– Вместе? – снова спросила кукла.

– Вместе, – спокойно произнесла Вика. Теперь она уже не боялась «умной игрушки». Женщина поняла, что демон, который сидел внутри нее, вырвался из глубин ее души и исчез. – Теперь мы всегда будем вместе. Я, Кристинка и ты, Катя. Нам многое надо исправить и наверстать.

«В первую очередь мне, – подумала Вика. – Я поддалась своим мыслям и создала демона ужаса, который, словно вампир, питался моими страхами. Он вырос и чуть было не заслонил от меня родную дочь. Я не должна была оставлять ее одну с игрушкой. Ни в коем случае нельзя оставлять ребенка наедине даже с телевизором или компьютером, каким бы умным он ни был. Мы, взрослые, всегда должны быть рядом. Иначе можно потерять своего ребенка. И ему и нам, родителям, необходимо общение. Оно должно приносить ребенку радость и счастье. Так же, как и нам».

– Ты подождешь, Катюша? – спросила Вика куклу. Та в ответ кивнула головой.

Вика вышла из детской. Катерина смотрела ей вслед своими темными бездонными глазами.

Володя, по кличке Граф, гнал стадо коров вдоль канала, разделяющего поле на две части. За скотиной нужен был постоянный надзор – вокруг лежали частные наделы хуторян. На одном поле стеной стояла кукуруза, на другом – цвел картофель. Выпасать можно было только на берегах поливного канала, поросших осокой и камышом. Граф подслеповато следил своим единственным видящим глазом за коровами. Второй, затянутый бельмом, с трудом мог отличить свет от тьмы. Животные не понимали, почему нельзя было есть сочную кукурузу, а только сухой грубый камыш, хотя прошли хорошую Володину школу выучки. Каждой корове был известен тяжелый удар палкой или просто кулаком в случае нарушения установленных правил. Но скотина отлично знала и слепоту своего пастыря. Время от времени какая–нибудь корова, зайдя со стороны Володиного незрячего левого глаза, делала рывок к вожделенным зарослям кукурузы, ловко откусывала куст у корня и с ним в зубах мчалась галопом подальше от ничего не подозревающего охранника. Или перебиралась на другой берег канала и там с наслаждением принималась хрустеть сочной добычей. Остальное послушное стадо с тоской смотрело на «беспредельницу», тщательно пережевывая жесткий камыш.

Опомнившийся Граф, заметив наглую нарушительницу, громко матерился и, размахивая палкой, лез через довольно глубокий канал. Но хитрая корова, подпустив его поближе, с шумом бросалась в густые заросли камыша и перебегала сквозь мутные воды быстротока на противоположный берег. Володя в бессильной ярости ругался на чем свет стоит.

Со скотиной он возился уже лет пять–шесть, с тех пор, как перебрался жить на хутор к Таджидину. Граф ютился в небольшой котельной хозяйского дома. Зимой там было невыносимо жарко, печь раскалялась докрасна, летом было сравнительно прохладно. Котельная располагалась в отдельном строении рядом с коровником, и Володя практически не расставался с животными. Едва рассветало, он вставал и тащился с ведрами наполнять водой коровьи поилки. Его появление на скотном дворе отмечалось нестройным, но шумным приветствием. Крякали утки, вперевалку спешившие к своим кормушкам в ожидании завтрака. Кричали петухи, хлопая крыльями и созывая свои гаремы толстых несушек. Мычали голодные коровы, устремив на своего пастуха томные влажные глаза. Бормотали индюки, размахивая лысыми головами и распушая хвосты. Две собаки, звеня цепями, натягивали свои привязи в направлении Графа, грозя задохнуться в своих тесных ошейниках. Всех надо было накормить и напоить.

Таджидин, сорокапятилетний осетин, обремененный семьей и не без успеха делающий бизнес на хуторе, даже не пытался как–то помочь Володе в делах по хозяйству. Жена Таджидина держала небольшой магазинчик, который снабжал всем необходимым хуторчан. Особенно бойко шла торговля хлебом, водкой и сигаретами. Правда, в перестроечное время народ приноровился гнать самогонку и теперь водку старался брать только по большим праздникам. Таджидин занимался снабжением магазина продуктами, продажей выращенных быков, мясом забитых животных, выполнял кое–какие работы на хуторе – в общем, дел было по горло. Поэтому человек на хозяйстве ему был просто необходим. Володя как нельзя лучше подходил Таджидину. Одинокий, без особых претензий, работающий не за деньги, а лишь за еду и угол. Да и ел Володя мало, больше курил. Таджидин разрешал своему работнику брать из магазина курево – благо, тот курил дешевый табак, да иногда жена хозяина наливала Володе стаканчик самогона. Делала она его хорошо, без запаха сивушных маслов, крепким, так что при глотке дух перехватывало. Но больше одного стакана не давала. Да и Таджидин запрещал – Граф в пьяном виде становился неуправляем. Его тянуло на подвиги. Он становился агрессивным и задиристым. Сам себе он казался сильным и ловким, как когда–то в молодости, в послевоенные годы, когда они с пацанами из двора, насмотревшись трофейных фильмов, представляли себя Тарзанами или, по крайней мере, благородными разбойниками. Теперь, «оттянув» две ходки на зоне, Володя загнал свое сердце «чефиром», истощил тело постоянным курением анаши, без которой уже давно не мог жить. Хорошо – ее здесь прорва. Конопля растет везде: в полях, вдоль арыков, в горах, в садах и огородах. Сколько не борется государство с растением, а оно неистребимо. Пройдешь вдоль канала, оботрешь ладонями кустики – и вот полный спичечный коробочек сырца есть. Так что Володя был такой комплекции, что разденется – анатомию можно изучать. Местные пацаны Таджидинова работника йогом дразнили.

И, действительно, Володя был кожа да кости. А пьяный ко всем задирался, напрягал грозно свои усохшие мускулы. Вокруг смеялись: соплей перешибешь! Пить Володе было нельзя – страдал хроническим алкоголизмом. Видимо, эта болезнь была прописана у него где–то на генном уровне. Другие пьют, и ничего, могут остановиться, знают свою норму, а он нет, как начнет, так до последней нитки все пропьет. И глаз–то свой незрячий по пьянке повредил. Где – сам не знает. Может кто–то из собутыльников, кому надоела его неуемная агрессивность, врезал со злости. Предки Володи – и русские и азиаты. Первые всегда отличались по делу пития, вторые не имели иммунитета против алкоголя. Вымирали от водки еще в царской России, как индейцы в Америке от «огненной воды».