Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Распишитесь, товарищи, и разденьтесь, – кидает торопливо Брекс, показывая на вешалку, и продолжает свое объяснение.
– Федоров, № партбилета 34, – вывожу я неровным почерком.
Дима лепит кляксу, Сергей на сей раз не вынимает уже “партийного” билета.
Поднимаемся наверх, идем по коридору, видим в конце коридора зал с буфетной стойкой и далее – вход в коммунистическое общежитие.
Из-за стойки выходит какая-то сухощавая молодая женщина и идет нам навстречу. Я с портфелем под мышкой вежливо расшаркиваюсь:
– Доклад товарища Ширвиндта?
– Дверь направо.
– Очень благодарен, товарищ.
Тяжелая почти до потолка дубовая дверь. Как сейчас помню медную граненую ручку. Кругом роскошь дворца.
Нет ни страха, ни отчаяния, ни замирания сердца. Впечатление такое, точно я на обыкновенной, спокойной, неторопливой работе.
Дверь распахнута. Я одну-две секунды стою на пороге и осматриваю зал. Десятка три голов на звук отворяемой двери повернулись в мою сторону. Бородка товарища Ширвиндта а-ля Троцкий склонилась над бумагами. Столик президиума посреди комнаты. Вдоль стен – ряды лиц, слившихся в одно чудовище со многими глазами. На стене “Ильич” и прочие “великие”, шкафы с книгами. Вот все, что я увидел за эти одну-две секунды.
Закрываю за нами дверь.
Я говорю моим друзьям одно слово: “можно” – и сжимаю тонкостенный баллон в руке.
Секунду Дмитрий и Сергей возятся на полу над портфелями, спокойно и деловито снимая последние предохранители с гранат.
Распахиваю двери для отступления. Сергей размахивается и отскакивает за угол. Я отскакиваю вслед за ним. Бомба пропищала… и замолчала.
Еще секунда тишины, и вдруг страшный нечеловеческий крик.
– А… а… а… а… Бомба!..
Я, как автомат, кинул баллон в сторону буфета и общежития и побежал вниз по лестнице. На площадке мне ударило по ушам, по спине, по затылку звоном тысячи разбитых одним ударом стекол: это Дима метнул свою гранату.
Сбегаю по лестнице.
По всему дому несутся дикие крики, шуршание бегущих ног и писк, такой писк – как если бы тысячи крыс и мышей попали под гигантский пресс.
В вестибюле с дико вытаращенными глазами подбегает ко мне товарищ Брекс:
– Товарищ, что случилось? Что случилось? – еле выдавливает она из себя.
– Взорвалась адская машина, бегите в милицию и в ГПУ – живо! – кричу на нее командным голосом.
Она выбегает за дверь и дико вопит на Мойку:
– Милиция!!! Милиция-а-а!
Сергея уже нет в вестибюле. Я ерошу волосы на голове – для выскакивания на улицу в качестве пострадавшего коммуниста, кепка смята и положена в карман, пальто, плащ бросаю в клубе. Жду Диму. Второй баллон в руке наготове.
Секунда… вторая… третья…
Медленно сходит Дима. Рука – у немного окровавленного лба; лицо, однако, непроницаемо-спокойно. Не торопясь, он подходит к вешалке, снимает свой плащ и одевает его в рукава…
– Ты с ума сошел… скорее… живо! – кричу ему и кидаю баллон через его голову на лестницу.
Звон разбитого стекла и струйки зеленого дымка поднимаются выше и выше – это смерть.
Наконец, мы на улице. Направо к Кирпичному – одинокие фигуры, налево от Невского бежит народ кучей, а впереди, в шагах 30–40 от нас милиционеры – два, три, четыре – сейчас уже не скажу.
В эту минуту все плавало в каком-то тумане. Уже не говорил, а кричал мой внутренний голос:
– Иди навстречу прямо к ним!
Я побежал навстречу милиции, размахивая руками. Дима побежал за мной. Какой-то человек выскочил за нами из двери клуба – весь осыпанный штукатуркой, как мукой, обогнал нас и кричал впереди:
– У… у… у… у!..
– Что вы здесь смотрите? – закричал я на советскую милицию, – там кидают бомбы, масса раненых… Бегите скорее… Кареты скорой помощи… Живо!!!
Лица милиционеров бледны и испуганы, они бегом устремились в Партклуб.
Мы с Димой смешиваемся с толпой, где быстрым шагом, где бегом устремляемся через Невский на Морскую к арке Главного Штаба… На Невском я замечаю рукоятку маузера, вылезшего у меня на животе из прорезов между пуговицами на френче. Запихивая маузер поглубже, достаю из кармана кепку и набавляю шаг.
Из-под арки Главного Штаба, как ангел-хранитель, выплывает извозчик. Хорошая, крепкая лошадка – редкое исключение. У Ваньки открытое, добродушное лицо.
– На Круговой вокзал!
– Два с полтиной положите?
– Бери три, только поезжай скорее…
Дима пьян от радости, возбуждения и удачи. Он заговаривает с извозчиком:
– Ты, братец, не коммунист?
– Нет, что вы, господин, из нашего брата таких мало, крест на шее носим…
– Молодец, ты, извозчик, хороший человек.
Потом Дима машет рукой проходящим по тротуару барышням и что-то кричит им… Довольно сбивчиво рассказывает он мне, что с ним случилось после взрыва бомбы:
– Понимаешь, когда я бросил бомбу, я смотрел в дверь – как она взорвется. Ну дверь сорвало и ударило мне по башке, вот и кровь на лбу. Когда я очухался и пошел к лестнице, там какой-то длинноволосый с портфелем под мышкой танцевал передо мной. Я ему крикнул: “Что ты, трам-тара-рам, болтаешься под ногами”, – потом выхватил парабеллум и выстрелил ему в пузо… Длинноволосый схватился обеими руками за зад и медленно сел на пол, а я пошел дальше и увидел тебя в вестибюле.
Дима помолчал немного и сказал:
– А Сережка-то, верно, влип. Он ведь не знает города и вряд ли доберется до вокзала. Вот бедняга.
Но вот и Левашов. Только вышли в дождливый теплый мрак, из-под которого тускло мелькали станционные фонари, слышим за своей спиной знакомый голос:
– Это вы, черти! Что же вы, трам-тара-рам, сговорились бежать на Кирпичный, а сами.
– Сережка! – радостно закричал Дима.
Оказывается, Сергей сел в поезд уже на ходу. Во время его бегства случилась целая эпопея: когда кинутая им бомба не разорвалась, он выскочил на улицу и уже там услыхал взрыв. Добежав до Кирпичного переулка, он свернул в него, шла суматоха, народ бежал на взрыв, какой-то дворник свистел и гнался одно время за Сергеем, но он успел замешаться в толпе на Невском и вскочил в трамвай. За 40 минут, оставшихся до поезда, он увидел, что ошибся трамваем, пересаживался на другие трамваи и, наконец, добрался до вокзала за полминуты до отхода поезда. Нечего было и думать брать билет. В поезде, во время контроля, с него потребовали штраф в размере двойной стоимости проезда. У бедного Сергея не хватило 50 копеек.
– Ну, что же, гражданин, на следующей станции вам придется пройти со мной в железнодорожное ГПУ.