– Где это написано? Я об этом не читала.

– А вам и не следовало читать, если вы женщина.

Джоанна была потрясена дерзостью священника. Памятуя о своих унижениях, она глубоко прочувствовала всю глубину унижения Юдифи. Образованность женщины, ее ум, воспитание ничего не значили. Самый ничтожный попрошайка, безграмотный и грязный мог войти в церковь и помолиться, но для Юдифь путв был закрыт только потому, что она была «нечистой».

– Возвращайся домой, дочь моя, – продолжал 6parfr Гилдвин, – и молись в своей часовне за душу твоего некрещеного ребенка. Господь не ирнемлет всего, что противно природе. Откажись от книг и возьми в руки иглу, как пристало женщине. Покайся в своей гордыне, и Он снимет бремя, которое возложил на тебя.

Юдифь вспыхнула.

– Такое оскорбление не сойдет вам с рук. Мой супруг узнает об этом немедленно, и ему это не понравится. – Это не возымело действия, поскольку в этих краях имя виконта Вайфара ничего не значило, и Юдифь об этом знала. Высоко вскинув голову, она пошла к своему коню.

Джоанна направилась к ней.

– Дайте мне вашу свечу, леди. – Она протянула руку. – Я поставлю ее за вас.

В красивых глазах Юдифи мелькнуло удивление и недоверие. Неужели это еще одна попытка унизить ее?

Долгое время женщины стояли, глядя друг на друга. Юдифь, воплощение женской красоты, с длинными волосами, прелестно обрамлявшими ее лицо, и Джоанна, высокая, мужеподобная, в простой монашеской рясе.

Что-то в пристальных серо-зеленых глазах, смотревших на нее, тронуло Юдифь, и она молча дала свечу Джоанне. Затем села на коня и ускакала.

Джоанна зажгла свечу перед алтарем, как обещала. Ризничий был в ярости.

– Неслыханная наглость! – заявил он. И в ту ночь, к удовольствию брата Томаса, Джоанне приказали поститься в наказание за преступление.

После этого случая Джоанна окончательно решила забыть про Джеральда. Она никогда не была бы счастлива, посвятив себя ограниченной условностями жизни женщины. Кроме того, Джоанна убедила себя, что с Джеральдом у нее все равно ничего не получилось бы. Она еще ребенок, неопытный и наивный. Ее любовь была лишь романтической иллюзией, плодом одиночества и безысходности. Несомненно, Джеральд не любил ее, иначе никогда не покинул бы.

«Aegra amans, – подумала она. – Воистину, Вергилий был прав: любовь всего лишь разновидность болезни». Она меняет людей, заставляет их вести себя странно и нерационально. Джоанна радовалась, что навсегда покончила с этим.

«Никогда не отдавайся мужчине», – вспомнила она предупреждение матери. В детском страстном увлечении Джоанна забыла про него. Теперь Джоанна поняла, как ей повезло, что она избежала материнской участи.

Снова и снова Джоанна повторяла себе эти слова, пока наконец не поверила в них.

Братья собрались в покаянном доме, рассевшись по старшинству на границах, ярусных каменных сиденьях вдоль стен. В этом помещении происходили все самые важные религиозные события, здесь обсуждались текущие дела, решались административные, финансовые вопросы, велись диспуты. Здесь также каялись в совершенных грехах и нарушениях, за них определялись наказания или выслушивались обвинения других монахов.

Джоанна всегда приходила сюда с трепетом в душе, опасаясь ненароком, неосторожным словом или жестом выдать себя. Если ее тайна будет раскрыта, она узнает об этом именно здесь.

Собрание всегда начиналось с чтения главы из Правил Святого Бенедикта. По этой книге устанавливалась ежедневная духовная и бытовая жизнь монастыря. Правило зачитывали от начала до конца, каждый день по одной главе, чтобы в течение года монахи полностью ознакомились с ее содержанием.

После чтения и благословления аббат Рабан спросил:

– Братья, есть ли у вас грехи, в которых должно признаться?

Не успел он закончить фразу, как брат Тедо вскочил.

– Отец, я хочу признаться.

– В чем, брат? – устало и обреченно произнес аббат Рабан.

Брат Тедо всегда первым признавался в своих ошибках.

– Я плохо выполнил свое задание. Переписывая житие Святого Амандуса, я заснул.

– Опять? – Аббат Рабан изогнул бровь.

Тедо понурил голову.

– Отец, я грешен и ничтожен. Пожалуйста, назначьте мне самое тяжкое наказание.

Аббат Рабан вздохнул.

– Хорошо, В течение двух дней ты будешь каяться перед церковью.

Монахи вяло заулыбались. Тедо так часто видели кающимся перед церковью, что он превратился в неотъемлемую часть ее украшения, в живое изваяние угрызений совести.

Тедо был сильно разочарован.

– Вы слишком милостивы, отец. За такой тяжкий проступок прошу о недельном наказании.

– Господь не приветствует гордыни, Тедо, даже в страданиях. Помни об этом, прося о Его прощении за твои другие грехи.

Эти слова попали в цель. Тео покраснел и сел на место.

– Есть ли еще грехи? – спросил Рабан.

Встал брат Хунрик.

– Дважды я опоздал на ночное бдение.

Аббат Рабан кивнул; медлительность Хунрика была известна, но он признался в своем проступке, не пытаясь скрыть его, поэтому наказание будет легким.

– Отныне, до дня Святого Дэни, ты будешь бдеть по ночам.

Брат Хунрик опустил голову. Праздник Святого Дэни всего через два дня. В течение двух ночей он должен не спать, следя за движением луны и звезд на небосклоне, чтобы как можно точнее определить приближение девятого часа, или двух часов ночи, а затем разбудить монахов для ночной службы. Это было чрезвычайно важно, поскольку время определялось только по солнечным часам, и конечно же по ночам от них не было никакой пользы.

– Во время бдения, – продолжил Рабан, – постоянно молись, стоя коленями на крапивном снопе. Он будет напоминать тебе о твоей лености и предостережет от греховной сонливости.

– Да, отец. – Брат Хунрик покорно принял приговор. За такой тяжкий проступок наказание могло быть хуже.

По очереди вставали еще несколько монахов и каялись в таких мелких грехах, как разбитая посуда в трапезной, ошибки в чистописании, риторике и принимали наказание со всей кротостью. Когда они закончили, аббат Рабан помолчал, убедившись, что желающих больше нет. Потом спросил:

– Есть ли другие грехи? Теперь пусть выскажутся те, кто обеспокоен спасением душ своих братьев.

Этого Джоанна боялась всегда. Внимательно глядя на ряды монахов, она остановилась на брате Томасе. Его глаза с тяжелыми веками, смотрели на нее с нескрываемой враждебностью. Джоанна поежилась. Не собирается ли он в чем-то обвинить меня?