Эди возвела глаза к потолку:

— И это мне говорит Лукас Конвей! Лукас Конвей, которого я своими глазами видела в галстуке со Скруджем Макдаком и всеми тремя его племянниками!

Он потрясение уставился на нее:

— Ты разве не знаешь, что это последний крик моды? Не так давно на сетевом аукционе ушла за две сотни баксов коробочка для завтраков с Дональдом Даком — такая же, как та, что я в школу носил, когда был пацаном!

— У тебя была коробочка для завтраков с Дональдом Даком? — борясь с улыбкой, переспросила Эди.

Лукас несколько смутился:

— Ну… да. Перешла по наследству от старшей сестры, — добавил он, словно защищаясь, и тут же перешел в наступление:

— А что было нарисовано на твоей коробочке для завтраков? Наверно, Барби и много-много розовых цветочков!

— У меня не было коробочки для завтраков, — ответила она. — Нас кормили в школе.

— Ты училась в частной школе? — с явным — и непонятным для нее — интересом спросил Лукас.

Черт! Они подходят к опасной теме. О своем прошлом Эди не собиралась рассказывать никому, в том числе и Лукасу. Нет, вот так особенно Лукасу. Однако что-то побуждало ее говорить. «Все равно не отвяжется, он же репортер!» — мысленно воскликнула она в свое оправдание.

— Да, это была частная школа.

— Католическая? — продолжал он расспросы. — Обожаю их школьную форму: юбочки в клетку, круглые воротнички, гольфы…

Она подняла руку, прерывая его излияния.

— Нет, не католическая. Но форма у нас была.

— В клеточку? — спросил он с надеждой.

— Нет, темно-синяя.

— Круглые воротнички были?

— Да.

— А гольфы?

— И гольфы.

— Держу пари, ты играла в хоккей на траве!

— Что ж, если хочешь знать…

— Конечно, хочу!

— Наша хоккейная команда была непобедима! Лукас устремил на нее мечтательный взгляд.

— Хотел бы я на это посмотреть: ты несешься по полю, растрепанная, раскрасневшаяся, в коротенькой юбочке… Должно быть, все ваши мальчишки были от тебя без ума.

— Я училась в школе для девочек, — ответила она.

Словно в экстазе, он зажмурил глаза и потряс головой:

— О, прекрати! Я сегодня ночью глаз не сомкну!

— Мы, кажется, говорили о тебе, — прервала его Эди. Вид Лукаса в притворном экстазе лишал ее самообладания и наводил на мысли, которым предаваться не стоило. По крайней мере, не здесь и не сейчас.

— Да, о том, что я всегда на шаг опережаю моду, — как ни в чем не бывало, подхватил Лукас.

Эди снова закатила глаза.

— Лукас, я тебя умоляю! В вопросах моды ты — просто ходячее бедствие! Не понимаю, как ты с таким вкусом — точнее, с таким отсутствием вкуса — дожил до двадцати пяти лет? Может быть, поэтому и миллионерши на тебя не клюют? — злорадно добавила она.

— Не надо, Эди, мне и без тебя тошно, — почти нежно попросил он.

— Повезло тебе, что я согласилась помочь сегодня вечером, — ласково продолжала она. Он расплылся в улыбке.

— Что я слышу? Эди, почему ты не сказала заранее? Я бы надел чистые носки!

— Ты же знаешь, я не об этом, — нахмурилась она.

— Я знаю только, что в голосе у тебя, когда ты говоришь о миллионершах, звучит что-то этакое… — Он выразительно поиграл палевыми бровями. — Может быть, ревность?

По позвоночнику ее побежали жаркие искорки.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Собственный голос показался ей жалким и неубедительным.

Он улыбнулся еще шире. Искорки сделались жарче и спустили ниже.

— Губы твои говорят «нет», но глаза…

— А глаза говорят: «Кончай пороть чушь!» — отрезала Эди. — С чего ты взял, что я ревную тебя к каким-то миллионершам?

— Попробую угадать. Может быть… я тебе небезразличен?

Вопрос этот, как легко понять, ответа не требовал — Эди повернулась к Лукасу спиной и, потягивая шампанское, устремила взгляд на ближайшую картину. Вспышки пурпура и серые тени на бархатно-синем фоне… Здорово. По-настоящему здорово. Интересно, сколько стоит?

Всего каких-то двадцать две сотни долларов. Для миллионерши — сущий пустяк.

— Тебе действительно нравится? — прозвучал над ухом голос Лукаса.

Она кивнула, не отрывая глаз от картины:

— Да, очень. Смотри: как будто фиалки под летним дождем!

Когда она наконец повернулась к Лукасу, он представлял собой довольно забавное зрелище: склонив голову и едва не высунув язык от усердия, он всматривался в картину. Несколько секунд спустя, выпрямившись, покачал головой:

— Нет, не понимаю. Не вижу. По-моему, напоминает боксера с расквашенной физиономией.

Эди презрительно фыркнула и снова повернулась к картине.

— Ничего удивительного. Мужчины всегда видят насилие там, где могли бы найти красоту.

Лукас снова склонил голову набок, но на этот раз разглядывал не картину, а саму Эди. Задумчиво прищурился, прикусил губу. И вдруг… Эди едва не задохнулась от острого желания узнать, каковы его губы на вкус. «Что за глупость? — думала она, потрясенная и испуганная. — Зачем мне это? И как это возможно, если, стоит ему ко мне прикоснуться, я с криком брошусь наутек?»

— Почему ты думаешь, что мужчина везде видит насилие? — поинтересовался он. Она пожала плечами.

— Потому что мужчины жестоки.

— Не все.

— Все до единого.

— Да ты мужененавистница! — изумленно воскликнул Лукас.

— Нет, просто реалистка.

— Ты думаешь, я жесток? — спросил он напрямик.

Этот вполне естественный вопрос застал Эди врасплох. Ибо, как ни странно, ей больше всего хотелось ответить «нет». Она чувствовала: несмотря на язвительность Лукаса, на его цинизм и неотступную внутреннюю горечь, настоящей жестокости в нем нет. Однако он — настоящий мужчина. Мужчина в высшей степени. Значит, должен быть жесток по натуре — разве не так?

— Да, — не вполне искренне ответила она. — Думаю, что ты способен на жестокость.

— Я не об этом спрашиваю.

— Разве?

Он покачал головой.

— Каждый из нас в принципе способен на что угодно. Речь не об этом. Скажи, сейчас я жесток?

— В данный момент — нет, — поколебавшись, пробормотала она.

— Ты когда-нибудь видела меня жестоким?