– Мне не нужен кузнец. Мне нужна повозка, – возражаю я, быстро теряя надежду. – Полное снаряжение.

– Что ж… С этим будет непросто. Но я могу вам продать немного муки, бекона, кофе и бобов. Еще масла. У меня есть масло. И для готовки, и чтобы смазывать колеса.

– Мне бы для начала сами колеса.

– М-да. Ну еще у меня найдутся кукурузная мука и плитка для готовки. Чайник. Котелок. Есть две жестяные чашки, две тарелки, одна ложка. Вот еще лимонный сироп. Всякие мелочи.

– А что в других зданиях?

– Есть кузнец. У него можно купить кое-что из снаряжения. Упряжь, седло. В одном доме можно снять койку на ночь и есть хорошая печка. Но только она не продается. Койка нужна?

Мое отчаяние нарастает. Мне нужна не просто койка.

– Васкез с женой живут вон там. Последний дом на улице. Сам Бриджер тоже живет в общем бараке. Когда он здесь. Сейчас его нет, не знаю, вернется ли. У нас тут мормоны подняли шум. Говорят, Бриджер продает индейцам спиртное и порох, а это, мол, против федерального закона. А в основном они просто хотят все тут выкупить. Встали лагерем вон там, человек сто. Ждут, пока явится Бриджер, чтобы его арестовать. Всю торговлю мне портят.

Это объясняет, откуда взялся палаточный городок, но мне от этого никакого толку.

– Завтра-послезавтра должен прийти фургон со свежими припасами, – говорит торговец, – тогда товаров будет побольше. На вашем месте я бы взял что нужно прямо сейчас, пока не пришел еще караван. До конца сезона, наверное, пройдут еще несколько. В основном все идут в долину Соленого озера. А других – не знаю, сколько еще будет.

– Завтра как раз подойдет один такой, – мрачно сообщаю я, отворачиваясь от полок и старого торговца, и выглядываю во двор, где Уайатт поит животных.

Можно разглядеть еще людей – индейцев, мексиканцев и белых, – но после ухода последнего каравана форт притих, и я не знаю, как мне быть. Деньги у меня есть, но не так много, чтобы ими разбрасываться. Товары на полках сто́ят в десять раз больше, чем в Сент-Джозефе. И что самое печальное, в отчаянной ситуации люди готовы отдать любые деньги. У меня есть мулы, но я скорее буду голодать, чем отдам мула за паек. Вот только голодать придется не мне одному… Торговец выходит из-за прилавка и встает рядом со мной, будто его ни капли не тревожат ни полупустые полки, ни мое явное недовольство.

– Эй! А осла не продаете? Вот так красавчик! У меня есть несколько кобыл, от которых я не прочь получить пару хороших мулов. Крупные мулы здесь дорого стоят. Торговцы пушниной и горцы очень их ценят.

– Продать не продам… Но если продадите мне все необходимое по хорошей цене, а под хорошей я подразумеваю вчетверо дешевле, чем сейчас, то я готов взглянуть на ваших кобыл. Если одна из них будет не против, я бесплатно предоставлю вам услуги по случке.

Торговец потирает бороду, прищурившись, а потом пожимает плечами:

– Пожалуй, такого осла я здесь больше не увижу. Отложу вам все, что нужно. Как вам такие условия? Если осел сделает работу, договоримся о цене. Так товары никуда не денутся, но полежат у меня на случай, если животные заупрямятся. У меня есть сундук, который я готов отдать. Можем сложить все в него. У меня есть малый, который ходит за караванами и подбирает все, что они выбрасывают. Как яблоки с дерева рвет. У меня целая кладовка его находок.

Я называю ему то, что готов взять: столовые приборы и посуду, кастрюлю с длинной ручкой, сухари, муку и все остальное, на что, по моим подсчетам, мне должно хватить, если все пройдет хорошо. Я стараюсь не думать о том, что у меня все еще нет повозки, в которую нужно все это сложить, и я понятия не имею, как ее достать. Торговец составляет список на клочке бумаги, и мое напряжение растет, когда я подсчитываю примерную сумму. Я помогаю вынести сундук из соседней комнаты. Мы загружаем в него товары, закрываем его на замок и задвигаем за прилавок.

– Тедди Боулз, – говорит торговец, протягивая мне руку.

– Джон Лоури.

– Джон, там на улице что-то творится, – говорит Уайатт, заглядывая в лавку. Он переводит взгляд с меня на Тедди Боулза. – С одной стороны индейцы, с другой белые, и настроены все серьезно.

– Проклятье! – ревет Тедди, кидаясь к двери. – Побегу за Васкезом.

Мы столько раз пересекаем Блэкс-Форк, что я невольно вспоминаю извилистое русло реки Свитуотер и то, как Джон отверг меня. Я была уверена, что проведу остаток жизни, тоскуя по мужчине, который не способен принять решение. Он оставил меня терзаться, а все потому, что он слишком много думает. Я никогда не знала никого, кто бы так много думал. Остается лишь надеяться, что он найдет все, что считает нужным, потому что если нет, то свадьбы не будет. Когда я сказала, что мы можем просто пожить в повозке Уоррена вместе с Адамом и Лидией, Джон посмотрел на меня так, будто я отрастила третий глаз или рога.

Когда мы с Дэниэлом поженились, у нас было две миски, две ложки, одна разделочная доска и новенькая кастрюля – вот и все наше хозяйство. Мы с мамой сшили одеяло, а Дэниэл купил мне сундук в качестве свадебного подарка, но свою первую ночь мы провели в доме его отца, как и вторую, и третью, и сорок пятую. За месяц до смерти Дэниэла мы переехали в однокомнатную хибару в нескольких милях от дома его семьи. В ней были камин и окно, в комнату влезли кровать, шкаф, сундук, небольшой стол и один стул. Я ужинала, сидя на кровати, а Дэниэл за столом. Когда он умер, я не могла заставить себя сесть на этот стул. Мне это казалось неправильным. И спать на кровати я не могла, поэтому с тех пор ни разу на нее не легла. Я боялась, что скорбь и боль от потери поглотят меня. Вместо этого я положила тюфяк на кухонном полу в доме родителей, а те ни разу не попытались отправить меня обратно.

Когда мы покидали Иллинойс, я продала вещи, что были в нашей лачуге, за небольшие деньги, и оставила в прошлом все, что напоминало мне о замужестве.

В повозке не было места для моих немногочисленных пожитков, но меня это не тревожило. У меня никогда не было ни своей комнаты, ни даже собственной кровати. Так живут почти все. Единственным моим личным пространством были мои мысли и чистые листы бумаги, так что мне не понять, почему Джону так важно купить собственную повозку. Я спокойно прожила бы два месяца в палатке. Я бы и год в ней прожила. Но, глядя на его поджатые губы и напряженную спину, я понимаю, что он не уступит и уговаривать его бесполезно. Джону свойственны гордость и скрытность, и, пожалуй, если бы мне пришлось провести всю свою жизнь, чувствуя себя чужой в родном доме, я бы, наверное, тоже стремилась поскорее обзавестись собственным углом. Джон полон стремлений… И я не стану его останавливать, куда бы он ни направился и чего бы ни хотел достичь. Главное, чтобы он позволил мне сопровождать его. И чтобы мама, папа и братья могли остаться с нами. Они все к нему очень привязались.

Когда в полдень мы останавливаемся у очередного ответвления Блэкс-Форк, мама выносит из фургона старую семейную Библию. На первой странице есть длинный список – кропотливо составленный перечень имен всех членов семьи и важных семейных дат. Мама никогда не читает эту книгу, для чтения у нее есть другая Библия. Эту же, завернутую в ткань, она хранит в деревянном ящике, и с начала пути ее не доставали из кузова.