это есть еще пара часов. А сейчас давайте-ка все ступайте в столовую на завтрак, а потом беритесь за работу.

Толпа разбредается в разные стороны. Краем глаза я вижу своих Братьев и Сестер, но смотрю не на них. Нейт даже не шелохнулся: побледневший, он стоит на краю асфальтированной площадки, опустив глаза. Кто-то заговаривает с ним по пути к Холлу Легионеров, однако он никак не реагирует на проходящих мимо. У него вид человека, погруженного в глубокое раздумье – или молитву, – и, когда я приближаюсь к нему, он меня даже не замечает.

– Нейт?

Нет ответа.

– Нейт! – повторяю я и дергаю его за руку.

Он вздрагивает, рассеянно смотрит на меня расширившимися глазами, потом будто узнает и слабо улыбается.

– Иди завтракать, Мунбим, – говорит он. – Не надо, чтобы тебя сейчас видели рядом со мной.

– Что ты делаешь, Нейт? – тихо спрашиваю я. – Зачем все это наговорил?

– Не нужно тебе знать, – качает он головой. – Просто верь мне, если можешь. Все будет хорошо.

– Когда? Все это нехорошо, Нейт, совсем нехорошо.

– Знаю. – На лице Нейта написана такая боль, что у меня сжимается сердце. – Знаю и искренне сожалею. Иди завтракать, и, если кто-нибудь спросит тебя обо мне, скажи, что я проклятый еретик, а то и сам Змей. И ни в коем случае не защищай меня, Мунбим, слышишь? Пожалуйста.

Я сглатываю подступившие к глазам слезы.

– О чем ты вообще говоришь? Почему не объяснишь мне, что происходит?

– Я поговорю с тобой позже, – едва слышно обещает он, – если смогу. Но мне очень важно, чтобы ты выбросила все это из головы – ради нас обоих.

– Как ты себе это представляешь? – растерянно спрашиваю я.

– Постарайся, – шипит Нейт. – Постарайся изо всех сил. А если не получится, просто ври. Только не делай глупостей, хорошо? Мунбим, прошу тебя.

Я собираюсь сказать что-то еще, однако едва я открываю рот, как Нейт уходит в направлении Седьмого корпуса, в котором живет. Я стою на краю внезапно опустевшего двора и гляжу ему вслед, пытаясь игнорировать назойливый шепот внутреннего голоса: Ты больше никогда его не увидишь.

После

– Мне очень жаль, – говорит доктор Эрнандес.

– Вы о чем? – хмурю брови я.

– О смерти Хорайзена.

– С чего вдруг? Вы его даже не знали.

– Это так, – отвечает доктор. – Я сожалею о твоей утрате, Мунбим. О том, что ты потеряла близкого человека.

– Ох. – Мои щеки вспыхивают. – Спасибо.

– Пожалуйста. Вчера, после того как ты рассказала о болезни Хорайзена, я хотел тебя кое о чем спросить. Кто заплатил за его обследование в больнице?

– Что вы имеете в виду?

– Консультации врачей и медицинские обследования не бесплатны, – объясняет доктор Эрнандес. – А процедуры и анализы для выявления рака и вовсе стоят очень дорого.

– Я этого не знала, – признаю я. – Наверное, отец Джон дал Эймосу денег перед поездкой.

– Ты когда-нибудь видела на Базе наличные деньги? Может быть, в Большом доме?

Качаю головой.

– Эймос брал с собой деньги, когда по пятницам ездил в Лейфилд?

– Наверное, да.

– Но ты их ни разу не видела?

– Нет.

– Ясно, – кивает доктор Эрнандес. – Идем дальше. Мне необходимо задать тебе вопрос, который может вызвать у тебя дискомфорт. Ты не против?

Можно подумать, это имеет значение.

– Зависит от вопроса.

Доктор понимающе кивает.

– Вчера ты говорила, что Хорайзен был хорошим человеком, и несколько раз это подчеркнула. Сегодня ты тоже отзываешься о нем как о человеке добром и мягком.

– И что? – с подозрением хмурюсь я.

– Меня интересует, почему после перехода власти к отцу Джону он не покинул Легион, если был таким хорошим, как ты утверждаешь.

– Он любил Легион, – отвечаю я. – Любил своих Братьев и Сестер и пользовался ответной любовью. – Доктор Эрнандес кивает, но никак не комментирует мои слова. Знаю, он рассчитывает, что его молчание вынудит меня говорить дальше. Я не хочу поддаваться на столь очевидную уловку, но чувствую, что вот-вот взорвусь от злости, и потому не выдерживаю: – Что вы хотите услышать? Что если он остался после Чистки, то сразу стал плохим, превратился в какого-то монстра? Я так не скажу, потому что этого не было! Он не стал плохим.

– Почему он внушал тебе, что трое суток морить подростка голодом за уход с караульного поста – это справедливое наказание?

– Такая у него была работа.

– И держать Шанти в железном ящике, пока тот чуть не умер, – тоже работа?

– Да.

– Ясно.

Гнев, нараставший во мне, трансформировался в отвратительное, бессильное отчаяние, и вот я уже на грани слез. Хорайзен был не идеальным, далеко не идеальным, зато он был добр, играл с нами, никогда не жаловался, и все его любили. Я его любила. По-настоящему.

– Зачем вы это делаете? – спрашиваю я. – Зачем заставляете меня очернять его?

– Ничего подобного, – морщится доктор Эрнандес. – Я лишь пробую оспорить твои утверждения, побудить тебя взглянуть на определенные вещи под другим углом. Я нисколько не сомневаюсь в твоих чувствах к Хорайзену и не стремлюсь их обесценить. Просто хочу показать тебе другой ракурс.

– Я любила его, – упорствую я.

– Верю.

– Нет, – мотаю головой я. – Если бы верили, то не пытались бы испортить мои воспоминания о нем, отравить их. Действительно ли Хорайзен был хорошим человеком? Не знаю. И теперь это уже не имеет значения. Он умер. Так почему вы не даете мне запомнить его таким, каким мне хочется? Кому это помешает?

Агент Карлайл подается вперед и смотрит на своего соседа. Доктор Эрнандес долго изучает меня взглядом, затем опускает глаза.

– Ты права, – произносит он. – Прости.

То-то же.

Я делаю глубокий вдох.

– Ничего.

– Нет, не «ничего», – удрученно качает головой доктор Эрнандес. – Я не вправе навязывать тебе свое мнение о Легионе и его членах. Постараюсь впредь этого не делать.

Ага, постарайся.

– Ничего, – повторяю я. – Поговорим о чем-нибудь другом?

– Отличная идея, – оживляется агент Карлайл. – Например, о выражении лица Джона Парсона, когда Нейт Чилдресс ему отказал.

– Давайте.

– Ты рассказывала о людях, которые покинули Легион, – продолжает он. – В частности, после выпуска Третьего воззвания, верно?

– Верно.

– И Парсон их отпускал.

Киваю.

– Тогда почему в тот раз было иначе? Исход Легионеров из-за нежелания следовать правилам тоже мог быть расценен Парсоном как подрыв его авторитета. Так почему ты считаешь, что отказ Нейта от должности Центуриона его испугал?

Я раздумываю над ответом и наконец говорю:

– Это разные вещи. Когда кто-то уезжал, отец Джон мог просто сказать остальным, что эти люди сбегают, потому что их вера недостаточно крепка, что они оказались притворщиками и недостойны быть частью