Далее, начиная с 1 августа все подданные извещались (как и ранее) о состоянии здоровья императрицы и цесаревича. Бюллетени, публиковавшиеся затем вплоть до 11 августа, были только позитивные. Роды и послеродовой период прошли для Александры Федоровны хорошо. О том же свидетельствуют и дневниковые записи царя. Как и дочерей, императрица сама кормила Алексея грудью, отказавшись от услуг кормилицы. В те дни ничто не предвещало трагедии — неизлечимая болезнь цесаревича еще не проявилась, венценосная мать могла не беспокоиться. Ее силы постепенно восстанавливались. Накануне крещения Алексея, 10 августа, Александра Федоровна впервые поднялась с постели. Крещение было назначено на среду 11 августа — в тот день в Большой Петергофский дворец к литургии должны были прибыть члены Святейшего синода и Государственного совета, министры, придворные чины и дипломатический корпус. На торжестве присутствовала и почти вся Императорская фамилия. Дамы, как предусматривалось этикетом, надели русские платья, а кавалеры — парадную форму с орденом Святого Андрея Первозванного (конечно, те, кто был им награжден).

Наследника привезли в большой карете из Александрии, дворца, располагающегося в Петергофском парке. Царь, согласно установившейся традиции, на самом акте крещения не присутствовал. После того как царский духовник протопресвитер И. Л. Янышев совершил таинство, Николай II вновь вернулся в храм и прослушал литургию. О состоявшемся торжестве окрестное население было извещено 301 выстрелом из пушек и колокольным звоном всех храмов Петергофа. Восприемниками при крещении цесаревича были: императрица-бабушка Мария Федоровна; германский император Вильгельм II, король Великобритании Эдуард VII; прадед малыша, король Дании Христиан IX; дядя — великий герцог Гессенский Эрнст-Людвиг; принцесса Великобританская и Ирландская Виктория; великие князья Алексей Александрович и Михаил Николаевич, а также старейшая великая княгиня Императорской фамилии России Александра Иосифовна. Коронованные восприемники (протестанты по вероисповеданию) на крещении отсутствовали.

В день крещения наследника по обычаю был опубликован манифест о различных льготах и милостях подданным, о прощении разного рода провинившихся лиц. Свою награду получил и любимый врач семьи — «все перезабывший», по словам Витте, престарелый Г. И. Гирш — царь «пожаловал» ему табакерку с вензелевым изображением собственного имени. На изменение участи рассчитывали и революционеры. Посетивший в это время Шлиссельбургскую и Петропавловскую крепости столичный митрополит Антоний (Вадковский), впервые услышав от В. Н. Фигнер, принимавшей непосредственное участие в подготовке покушения на Александра II, историю русской каторги, даже обещал ей узнать, будет ли изменена (в связи с рождением Алексея Николаевича) участь шлиссельбуржцев. Уже одно то, что революционеры (большинство которых являлись противниками монархии и террористами) лелеяли подобные надежды, — чрезвычайно показательно. Получалось, что с рождением цесаревича они связывали частичную либерализацию политического режима. Насколько этим надеждам суждено было сбыться — отдельная тема, но, например, Фигнер в 1904 году сумела выйти из тюрьмы и оказалась в ссылке, откуда в 1906-м переехала за границу и вновь окунулась в революционную борьбу. Разумеется, о цесаревиче она никогда больше не вспоминала.

Что ждало его в будущем? Об этом тогда задумывались многие. Говоря о дне рождения Алексея Николаевича, С. Ю. Витте однажды признался, что часто задает себе «гамлетовский вопрос, что будет с этим августейшим юношей», и молит «Бога о том, чтобы в нем Россия нашла свое успокоение и начала новой своей жизни в полном величии, соответствующем духу и силе великого русского народа». По прихоти судьбы, граф не дожил до момента, когда русская история дала жестокий ответ на его «гамлетовский вопрос». Бог позволил ему умереть, не увидев свержения монархии в России и не узнав о страшной судьбе императорской семьи. Но он достаточно рано, как и все стоявшие у власти лица, узнал о страшной болезни цесаревича — гемофилии. В первый раз она дала о себе знать спустя пять с половиной недель после рождения Алексея Николаевича, в начале осени.

«Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины! — записал император в дневнике 8 сентября. — Пришлось выписывать Коровина (лейб-медика, приставленного ранее к старшей дочери царя Ольге. — С. Ф.) и хирурга Федорова; около 7 час. они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства!» Лишь 11 сентября Николай II смог вздохнуть: «Слава Богу», удостоверившись, что кровотечение у сына прекратилось. Так радость и счастье, вызванные рождением сына, оказались омраченными тревогой за его здоровье. Эта тревога с тех пор никогда не покидала царя и его супругу — невольную виновницу недуга ее любимого ребенка.

Болезнь цесаревича навсегда сблизила Николая и Александру, скрепила и без того прочную любовь общими страхами и надеждами. Чем дальше, тем большее значение они придавали семейному счастью, умея ценить время, проведенное вместе. Имели ли они на это право? Странный вопрос. Но простого ответа мы не получим: ведь царь — не частное лицо, и обычные радости «простых смертных» для него непростительная роскошь. Николай II не хотел этого признавать. Данное обстоятельство самым негативным образом повлияло на его политический образ. Но у этой проблемы была и еще одна сторона: в своих личных решениях, как и в решениях государственных, царь оставался заложником идеала власти — как он его понимал.

По мнению многих современников, он, не имея характера самодержца, стремился, как мог, демонстрировать свою волю. В итоге «недостаточность самодержавства» компенсировалась избыточным самоволием. Стоит посмотреть, почему за первые десять лет правления Николай II не только не поднял авторитет власти, но и многое сделал для ее дискредитации? Почему у современников сформировалось устойчивое представление о нем как о «слабохарактерном монархе»?

***

Николай II был примерным семьянином — с этим обстоятельством трудно не согласиться. Но при этом он никогда не забывал и о своей первой любви к Матильде Кшесинской, не забывал даже тогда, когда у него появились дети, когда его личная жизнь вошла в спокойное русло и не вызывала желания что-либо изменить или вернуть прошлое. Мы уже рассказывали об участии балерины в парадном спектакле в Большом театре в дни коронационных торжеств. Как восприняла это Александра Федоровна? Вопрос остается без ответа. Однако царское великодушие неизбежно порождало слухи и сплетни о продолжавшейся «связи» государя и балерины.

А. В. Богданович 2 ноября 1895 года в дневнике записала один из таких слухов. Она ссылается на председателя Российского телеграфного агентства полковника В. В. Комарова, рассказывавшего, «что молодой царице после рождения дочери (Ольги. — С. Ф.) запрещено было быть женой царя и что поэтому дядюшки устроили ему снова сожительство с Кшесинской, что ширмами взят вел[икий] кн[язь] Сергей Михайлович, который l'amant[61] Кшесинской. Все это, — продолжала Богданович, — известно царице-матери, которая поэтому очень расстроена». Слух был верен только в том, что великий князь Сергей Михайлович действительно в то время стал гражданским мужем балерины, в остальном же являлся полным вздором. Но надо признать, этот вздор произрастал на подготовленной царским своеволием почве.