хотя бы короткое время, но, так как платформы выходили на улицу Святого Антония, заключенных пускали туда гулять не иначе как в сопровождении тюремщика или офицера. Эта обязанность в последнее время, то есть около трех лет тому назад, показалась обременительной служившим при Бастилии, притом же во время этих прогулок заключенные вступали в разговор с провожатыми, что встревожило губернатора. Отчасти по этой причине, отчасти из потворства своим подчиненным, де Лоне испросил разрешение не пускать заключенных гулять и по платформам». Так как Линге пробыл в Бастилии с 27 сентября 1780 по 19 мая 1782 г., а мемуары свои издал в 1783 г., то можно приблизительно высчитать, когда последовал этот запрет. После этого для прогулок узников оставался только двор, имевший длину 16 саженей, а ширину всего 10 саженей. Этот двор был обнесен стеной в 100 футов и вовсе не имевшей отверстий. Линге пишет, что это, в сущности, был колодец, где зимой стоял нестерпимый холод, потому что туда проникал северный ветер, а летом нестерпимый жар, так как там совершенно не было движения воздуха.

Таково было место, где заключенные, которым это дозволялось, а дозволялось не всем, могли по очереди хотя бы немного очиститься от зараженного воздуха их тюрьмы.

Во время этой прогулки царило полнейшее молчание, нарушаемое только боем часов, о которых следует упомянуть, потому что они были устроены именно так, чтобы напоминать заключенным об их ужасном положении. Часы были установлены на этом дворе. У них был прекрасный циферблат со скульптурной работой, изображавшей цепи. Две человеческие фигуры, скованные цепями на шее, руках, ногах и посередине туловища, поддерживали эти часы справа и слева. Одна из них изображала мужчину, другая женщину, чтобы показать, что Бастилия одинаково угрожает как тому, так и другому полу. Время прогулки всегда соразмерялось с числом лиц, которым позволяли пользоваться ею, и пока один не входил обратно, другого не выводили. Линге пишет, что он всегда узнавал об узнике, который выйдет гулять, по времени, урезанного от его собственной прогулки. Однако было бы ошибочно думать, что всегда удавалось беспрепятственно гулять в течение всего времени, назначенного для этого. Все, кому нужно было пройти в кухню или с визитом к офицерам, служившим при Бастилии, а также все поставщики, работники и другие должны были проходить через этот двор, так как иного пути для этого не было. Это для гуляющих представляло огромное неудобство, так как в Бастилии было принято за правило, чтобы заключенного никто не видел и чтобы он также никого и ничего не видел. Вследствие того всякий раз, когда являлось постороннее лицо, гуляющему приходилось удаляться в так называемый кабинет. Это был коридор, имевший длину 12 футов, а ширину 2 фута. Туда-то и нужно было прятаться при появлении каждого постороннего лица, да при этом следовало еще тщательно запирать за собою дверь, ибо при малейшем проявлении любопытства наименьшим наказанием было совершенное прекращение прогулок. Долее часу никто не гулял, и Линге часто высчитывал, что ему из этого часа приходилось 45 минут проводить в кабинете.

Если какой-либо посторонний человек желал видеть Бастилию, если у губернатора был большой обед, то прогулки тоже прекращались: в последнем случае по той причине, что кухня была в самой Бастилии, а квартира губернатора вне ее, и следовательно, его прислуге необходимо было беспрестанно проходить.

Когда губернаторша брала ванны, это тоже мешало заключенным гулять, потому что ванная ее находилась в самой Бастилии и, чтобы туда попасть, нужно было пересечь этот несчастный двор. Через него проходили то ее лакеи, таскавшие воду для ванны, то горничные, несшие различные принадлежности туалета, и наконец появлялась сама губернаторша. Линге пишет, что она была не из худеньких и что походка у нее была медленная, а пройти ей нужно было довольно значительное пространство. Едва только она показывалась издали, часовой, чтобы доказать свою исправность, кричал: «В кабинет!», там заключенный и должен был оставаться, пока она не пройдет. Когда в Бастилии происходили ремонтные работы, прогулки тоже прекращались, потому что при этом должны были проходить рабочие. В 1781 г. лето выдалось необыкновенно жаркое, и Линге страдал от рвоты кровью, слабости желудка и духоты. Жара хотя и не вызывала этой болезни, но усугубляла ее. Несмотря на это, он должен был безвыходно просидеть в своей тюрьме на протяжении июля и августа, по той причине, что в это время производились работы на платформах. Рабочие взбирались туда с наружной стороны, и только камни приходилось провозить через двор.

«Года два или за три тому назад, – пишет Линге, – никого из посторонних без крайней надобности не впускали на этот двор после девяти часов утра. К этому времени провизия была уже доставлена, а визиты принимались вне Бастилии. Так можно бы было сделать и теперь, – продолжает он, – но господин де Лоне нашел это обременительным и признал более удобным прекратить прогулки».

Линге в своих записках упоминает еще об одной перемене, тоже произошедшей в последнее время, а именно: офицерам было запрещено поодиночке входить к заключенным. Дозволялось входить к ним не менее двух человек одновременно, не считая тюремщика, который должен был сопровождать их. Таким же стеснениям подвергался и доктор.

Вследствие такого распоряжения офицеры совершенно перестали посещать заключенных, потому что «в этой своре», как выражается Линге, трудно было найти две одинаково сострадательные души, притом же нужно было в таком случае сговориться, а они друг друга не любили, не доверяли друг другу и опасались, чтобы их самые простые действия не истолковали в превратном смысле, короче говоря, опасались шпиона, который должен был с ними находиться. Так приходилось здоровым, а больным еще хуже. В случае внезапных припадков, требовавших ухода или врачебной помощи, больные оставались на произвол судьбы, по крайней мере, в ночное время. Каждая комната запиралась двумя толстыми дверями, окованными железом с обеих сторон. Кроме того, в каждой башне тоже была дверь, еще более толстая. Тюремщики спали в отдаленном помещении, и голос заключенного никак не мог до них долететь. У заключенных, правда, было средство, чтобы их услышали, – это стучать в дверь, но больной не всегда был в состоянии это сделать; при этом подлежит сомнению, чтобы и этот стук непременно услышали, а если бы и услышали, то сомнительно, чтобы эти люди поднялись с места, уже улегшись в постель.

Ров, окружавший замок, имел ширину 150 футов, за ним находились часовые, и окна выходили на этот ров. Если только у больного хватало голоса и он в состоянии был держаться на ногах, если при этом не было