class="p1">Во всем можно обвинить Адольфа Мейера. Собственно говоря, Уильям Стайрон так и сделал[568].

Реальная болезнь

Я обнаружила, что ищу настоящую болезнь.

Элизабет Вурцель[569]

Я задал своему курсу прочесть мемуары Дафны Меркин «Счастье так близко» (This Close to Happy, 2017)[570]. Сделал я это в самом конце курса, уже после того, как студенты рассмотрели все вопросы, поднятые мной тут в книге: кросс-культурные различия в изучении депрессии; меланхолию прежних эпох, психоаналитические теории и успехи психофармакологии. Студенты изучали критику подхода к депрессии как к болезни – и по преимуществу опровергали ее. Некоторые открыто рассказывали о своем опыте депрессии. Я всегда советую с осторожностью подходить к раскрытию личной информации, но на занятиях часто доводится слышать о том, какие медикаменты принимаются, какие пришлось заместить и сколько длится лечение. К моему удивлению, книгу Меркин, которая лично мне показалась живо и занимательно написанной, многие из них сочли неприятной. Дафна выросла в районе Манхэттен в состоятельной семье и в материальном плане ни в чем не нуждалась. Кое-кто из студентов выразил раздражение по поводу страданий человека из привилегированной части общества. Ей-то на что жаловаться? Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не спросил: а если бы она написала о борьбе с раком, мы бы тоже так же возмущались? И так же недоумевали бы, на что ей жаловаться, ну, подумаешь, рак, она ведь ни в чем не нуждается?[571]

Этот случай хорошо демонстрирует то, как хрупки позиции депрессии как болезни даже теперь, спустя несколько десятилетий эпохи антидепрессантов, когда Всемирная организация здравоохранения объявила ее серьезной угрозой здоровью человечества. Книга Элизабет Вурцель «Нация „Прозака“» (Prozac Nation, 1994) подробно рассматривает эту проблему. Отчасти книга написана как ответ Стайрону, сочинение которого она нашла «сдержанным» и «лишенным прямоты»[572]. Именно отсутствием внутренних барьеров и сильна книга Вурцель. Она осознает, что не все ее мысли и поступки заслуживают одобрения, и эта прямота и подкупает. Однако она разделяет со Стайроном острое желание поведать миру о реальности болезни, ее отрыве от нормального жизненного опыта:

Именно это я и хочу прояснить насчет депрессии. Она не имеет никакого отношения к реальной жизни. В жизни есть место боли, печали и скорби, которые в определенный момент времени нормальны: неприятны, но не чрезмерны. Депрессия – совершенно иная сфера, потому что предполагает полное отсутствие чувств, эмоций, отклика и интереса. Боль, ощущаемая страдающим большим депрессивным расстройством, – посягательство на роль природы (которая, в итоге, не терпит пустоты) заполнить пустое пространство[573].

Оставшаяся часть книги, однако же, опровергает бесконечную пустоту и отрыв от реальности: ее депрессия имела тесное отношение к ее собственной жизни: измученная и вечно отсутствующая мать, отстраненный отец и болезненное нахождение в эпицентре их развода. А еще она испытывала большой спектр эмоций во время болезни – печаль, отчаяние, а порой и гнев, – то есть никакой пустоты.

Так отчего Вурцель настаивает, что депрессия не связана с жизнью? Она хочет прояснить: депрессия относится к болезням. Элизабет использует термин «клиническая». Но если статус болезни признан всеми, зачем это делать? Мы же не говорим о «клиническом туберкулезе» и «клиническом раке».

Скептическое отношение, которое приходится терпеть страдающим депрессией, усугубляется, если по ним не видно, что они больны, или если их жизненные обстоятельства не таковы, чтобы давать основания для болезни. Вспомните, с каким трудом люди могли связать самоубийство Робина Уильямса с его публичным образом. В книге «Взбегая на холм» (Running Uphill, 2007) Лора Инман рассказывает, как у нее спрашивали: с чего бы у тебя была депрессия, – ты же красивая, умная, у тебя отличный муж и дом[574]. Дафна Меркин добавляет: при депрессии никто не «выглядит» как сумасшедший[575].

Авторы мемуаров дружно твердят: нет, я не могу просто «не унывать», сходить на пробежку, убраться в комнате или просто усилием воли отогнать хандру, «взять себя в руки». Меркин предполагает, что, советуя массаж или йогу, другие просто-напросто демонстрируют скуку и нетерпение: «Просто прекрати вечно об этом думать, и все», – только что не произносят они вслух[576]. Дафна также полагает, что они инстинктивно не хотят «подцепить» депрессию. Какие-то из предложенных мер, вроде физических нагрузок, могут и помочь, но утверждать, что ничего более не потребуется – значит, неверно трактовать болезнь. Те люди, кто советует заниматься спортом, посмотреть на жизнь в более радостном свете, съездить на природу подышать воздухом, действительно могут избавляться при помощи таких действий от собственного плохого настроения. Однако им, вероятно, не случалось попадать в трясину столь глубокую, что вытянуть себя оттуда привычными средствами у них не получилось бы. Откуда же тогда их убежденность в том, что их совет сработает для других? И в том, что, если для них что-то является всего лишь временной хандрой, для других – не заболевание, требующее лечения?[577]

Некоторые из страдающих депрессией сами сомневаются в ее реальности. Широко распространенное убеждение в том, что у болезни должны быть четкие физические признаки, кажется, прочно въелось в сознание[578]. Точно так же, вероятнее всего, и подозрение, что все происходящее – не более чем слабость воли и характера. Депрессия Трейси Томпсон потребовала госпитализации, и она как-то признавалась, что, смотря на своих соседей по палате, задавалась вопросом: «Неужели эти люди и вправду больны в том же смысле, в каком бывают больны диабетом или опухолью мозга?»[579] В книге «В Антарктиду на коньках» (Skating to Antarctica, 1997) Дженни Диски признавала, что она больна и ей следует обратиться к врачам, но также испытывала затруднения, отвечая на вопрос, чем ее состояние отличается от ее обычной, небольной, жизни? Где заканчивается ее замкнутый характер и начинаются настоящие проблемы?[580] Джиллиан Марченко в своем сочинении «Натюрморт» (Still Life, 2016) писала, что месяцами была прикована к постели; она утратила интерес ко всему, чем живо интересовалась прежде; избегала общества; ее посещали суицидальные мысли. Марченко три раза страдала послеродовой депрессией, двое ее детей имеют инвалидность. «Непросто, правда? Так что же это: депрессия или жизненные трудности?» – вопрошает она[581]. И мы снова возвращаемся к вопросу: где заканчиваются обычные жизненные трудности и начинается заболевание? Салли Брэмптон, написавшая в 2008 году «Пристрелите чертову псину» (Shoot the Damn Dog) – рассказ о тяжелой, с трудом поддающейся лечению депрессии, – должна была для начала убедить себя, что с ней что-то не так: «Мне все еще было где жить, выходного пособия по увольнению хватало, обожаемая дочка,