«Да, – думал я, наяривая по той самой брусчатке, где проходят парады, – в военном билете, только недавно заметил, как щедро отмерено мне здоровье: рост – 180, размер обуви – 43, вес – 80! – на вырост, что ли? Богатырь такой, сельский Селянинович, шо ж таким не служить!.. Родина лучше знает…»

Интересно, был ли там Стас. Вряд ли (они б рассказали). Видимо, «не годен к строевой», мимо.

Как вы поняли, фамилия у него Кротенко. Думал, что вот, если сойтись коротенько, он расскажет, хоть кратенько, как ведёт кротовенькую, невидимую простым смертным работу… Намёк на некую общую подслеповатость в его внешности присутствует, но вообще он чуть ли не блондин, черты лица довольно крупные, тем самым удаляющие впечатление от женственности, разве что верхняя губа, стремящаяся, то ли вольно, то ли невольно к носу…

Настоящий богатырь, вернее, богатырша – Биссектриса. В прозвище её запечатлено лишь свойство рассекать всё как лазером, разделывать торт на хорошие куски с розочками и всё остальное, а по виду это кувшин какой-то, с ручками подбоченясь и с крышечкой с пимпочкой. Весьма похожа она на Депардьё (пардон…) в роли Обеликса. Лицо и руки пока что вполне дамские (годков-то ей всего, наверно, двадцать), икры, переоблачаемые из отвратных чёрных сапог на каблуке в войлочные соборовские (с какой-то вышивкой, напоминающей нечто среднее между хохломой и гжелью – благо мне размера не нашлось), большущие, толстенные, с чёрными волосками под телесного цвета колготами. «Сидит, как на стуле, трёхлетний ребёнок у ней на груди…» – писал про таких поэт. Ну, может, пока двухлетний… Какая-то водолазочка, с выпущенной на неё золотой цепочкой с кулоном-Скорпионом – не забалуешь. Кто такую на скаку остановит, трудно даже представить. И наконец, самое главное – волосы…

Тут мне, наверное, недостаёт художественного мастерства… Разве что веник в терраске стоит – новый, хороший, пушистый веник, но всё же веник, хоть и стянут верёвками, и былки из него так и лезут. Так и на ней и на её этой водолазке и на всём вокруг пачки этих волосьев, длинных, изогнутых и непонятно-рыжеватых, неоднократно испорченных радикальной покраской, и она их постоянно чешет (напоминает вычёсывание собаки), обирает с расчёски (но не с всего остального!), а главное – залакированная под форму какого-то набалдашника с завитушками чёлка, делающая её обладательницу похожей на лупоглазую бурёнушку из мультфильма… На сей кокошник ежеутренне публично выливается по полфлакона дихлофоса… то есть, простите… как его?.. Да какого-то сортирного освежителя, а мы все должны это вдыхать и делать вид, что нам это нравится – вот как человек может себя поставить!

На самом деле типаж типичный, не считающийся зазорным, как вы видите, даже в Москве, поэтому и останавливаюсь на нём столь подробно.

Большой неожиданностью для меня стало возникновение в соборе ещё одного аспиранта, стремящегося на сей раз, как я сразу безошибочно понял, как та же Биссектриса, прямиком per aspera… Видимо, я всё же был признан неблагонадёжным, и теперь нас насаждали, как семена с плохой всхожестью в одну лунку.

Девушек же, по моим подсчётам, десять!..

Это был дохловатый, нагловатый чувачок, бело– и узколицый, тёмноволосо-тёмноглазый, поразительно похожий на нашего тамбовского товарища пиита Алёшу Долгова, только, оказалось, вдвое его младше. С неким даже обозначением бородки, с характерными фамилией и имечком, напоминающими что-то наподобие «Гяур Кяфиров», а когда впервые написал оное в тетрадке прыгающим почерком первоклассника, я догадался и об образовании и не ошибся.

Стас отнёсся к говорливому пэтэушнику так же, как и ко мне. Впрочем, мне показалось, что такой самомнительно-снисходительной полуулыбочки я всё же не удостаивался. Анфиса сначала открыто высмеивала новичка (видимо, как и меня), то за глаза, то просто в своей коронной манере произнося реплики в сторону, а потом они, естественно, как братья по разуму спелись.

Гяурчик, как она его игриво называла, сразу ворвался в наш быт. Это был, чтоб было понятно, настоящий, подлинный и безыскусный гондольер в третьем поколении (я, конечно, имею в виду не род занятий, не предков и не национальность). Раньше это называлось фамильярностью, фанфаронством, фатовством, теперь никак не называется. Видал я, конечно, ещё и не тех гондольеров, куда более гондольерских, и не в том ещё поколении (в тридцать третьем!), но давно и навсегда они мне осточертели.

Как и «наши друзья», его, бишь, интернациональные собратья по уму-разуму, он был весёлый, в меру спортивный, и не в меру музыкальный. Напевал постоянно какую-то оскоминятину, доставая всех (все делали вид, что так и надо, просто парень весёлый и музыкальный). Я, когда у меня уже голова шла кругом от напевов, выгадав момент (а вернее, не выгадав – нас специально ставили в пару, чтоб мы отдыхали одновременно!), когда мы остались наедине, однажды уже был в сантиметре от физической расправы… Как он внезапно голосом Серова (весьма похоже и утрированно) заорал: «Пад-ними глаза в рождествен-ское небо!..» Не удержался, чтобы не рассмеяться. Это был единственный раз, когда он действительно развеселил.

– Тебе надо было в театральный поступать, – угостил я его фразой из арсенала филфаковских преподов (как раз вошла Юлечка).

Гяур воспринял подколку как комплимент и стал завирать о том, что ему многие об этом же и твердят, и он действительно об этом подумывает.

По-моему, как раз после этого наш молодой друг пошёл в сортир и стал и там по своему обыкновению начитывать рэп… В соседнем отсеке находилась некая бабушка – какую должность она занимала, я так и не понял, то ли хранитель, то ли заместитель, но она как бы хранила какой-то остаток старой культуры, то есть по-нашему, по-теперешнему – остаток хоть какого-то мозга. Когда я с ней чуть не столкнулся у дверки в тот же сортир, она отписала: «Место встречи изменить нельзя!..» А тут явилась в гримёрку (видок у неё типичного музейного работника – видавшего виды и невзгоды…) и «с ответным концертом» выступила (глядя почему-то сначала на меня!); я позволил себе усмехнуться и кивнул на по-прежнему декламирующего вполголоса Гяура, сидящего за шкафом в наушничках…

Меня ли упрекать в национализме, когда Гяур, как оказалось, знаток всего на свете (осадить некому, я несколько раз попытался в плане чисто интеллектуальном, вставляя буквально одно слово или отвечая таким образом на его дуралейские вопрошания, и довольно эффектно, но никто не оценил!), разглагольствовал и задавался вопросами, полными младенческого риторизма: «Ты видел, что даги творят?!.» Я молчал (я даже, честно сказать, не знал, кто такие даги – доги? даки? хот-даги? – да и знать почему-то не хотел). Оказалось, это его любимая тема, и он посвящал её освещению добрую половину своего и нашего свободного времени, не занятую гундосоостросоциальными речитативами и слюняво-маразматичными напевами.

– Прикинь, друг моего брата двоюродного – поёт вот в этой команде (суёт мне плеер), вернее, рэп читает… слушай… Прикинь, круто?! Я его тоже видел, можно сказать, знаю, прикинь!

– Круто, – отвечаю я.