Тут же, на дворе, развели костер и начали жарить медвежье мясо. Красноватое на вид, по вкусу оно походило на свинину. Кто-то из охотников говорил, что его лучше есть копченым.

Пир продолжался до полуночи. Никита выкатил бочку пива, и мы ели мясо, запивая его свежим пивком.

Василий чувствовал себя героем, белея в сумерках перевязанной головой. А вот Федьку было жалко: есть он не мог – его тошнило, и он лежал в пристройке. Поздно вечером туда ввалились и мы – хмельные, возбужденные. Попадали в постели, и нас сморил сон.

С утра у всех болели головы: у Федьки – от сотрясения, а у нас с Василием – от обильной выпивки. Никита предложил вина в качестве лечения, но мы отказались, выпив огуречного рассола.

Стало полегче. От одного упоминания о вине в желудке комок собирался и подташнивало. Я знал русское хлебосольство – хлебни сейчас вина, и пир продолжится до вечера.

Никита выделил нам почти полтуши медведя, обильно посыпанной солью с перцем и обложенной листьями крапивы, чтобы мясо не испортилось.

Мы попрощались и двинулись домой, сопровождая телегу с мясом косолапого.

Добрались до дома. Федька сразу прошел в воинскую избу и улегся, его мутило.

Ратники перенесли на кухню мясо. Чего его беречь, пусть все попробуют.

Лена, как увидела перевязанную голову Василия, ахнула, прижала сына к груди и запричитала:

– Где же это ты так?

– Сучком о дерево окорябался, – не стал пугать мать рассказом об охоте Василий.

…Настал сентябрь, а с ним и новый год. Осень стояла сухая, да и рано ждать дождей. Это попозже – в октябре задуют северные ветры, разверзнутся хляби небесные, зарядят дожди, развезет дороги, будут ползти, едва не цепляясь за крыши, черные тучи, напитанные влагой. В такую слякоть хорошо сидеть дома, в уюте, зная, что убран урожай и закрома полны, так же как и кошелек. Замирает в это время жизнь на Руси. Даже торговля, поскольку подвоза свежих товаров нет. Рачительный купец заранее лабазы товаром набьет и торгует до морозов припеваючи, ожидая, пока реки покроются льдом. А пока – все крестьяне на полях, торопятся убрать все, что еще не успели. И убирать не так много – капуста, репа, морковь уже давно убраны. Рожь да пшеничка – тоже, остается овес да лен.

Вот в такую пору меня и нашел гонец, когда я ехал по центральной улице Вологды.

– Боярин Михайлов?

– Он самый.

– Воевода Плещеев вызывает.

Ничего не попишешь, раз зовет – дело важное есть.

Я развернул коня и по Завратной поскакал к воеводе, распугивая редких прохожих. Свернул на Пятницкую, еще поворот. И вот я у дома Поместного приказа. Поприветствовав ратника у входа, прошел в кабинет Плещеева.

– Здрав буди, боярин! Садись и слушай. Радения твои о выучке рати конной в полку сводном до государя нашего дошли. Отписку твою о баталии летней на Оке и предложения по бою огненному велел он воеводам своим обмыслить. Князья Иван Воротынский с Василием Одоевским совет держали, и после оного задумал государь полк ертаульный из самых резвых конных пищальниками усилить и тебе под начало отдать.

Я обомлел. Ничего себе! Ертаул – это же лучшие ратники. И к разведке, и к бою годные – элита войска, можно сказать!

– И то не все. Как видишь, к предложениям твоим интерес государь проявил, а потому, чтобы умение ратное поднять, поручает тебе конным людям с пищальниками заставу учинить под Великими Луками. Там князь Александр Владимирович Ростовский с воеводами стоит, туда и ертаулу сбираться велено.

Я вытер рукавом пот со лба – все услышанное было для меня полной неожиданностью.

Плещеев встал. Я тоже поднялся, и, кажется, мне удалось справиться с охватившим меня волнением. Воевода глядел мне прямо в глаза:

– Еще скажу тебе: слышал я – неспокойно ноне на стороне литовской после налета на Рославль литовский псковского воеводы, ослушника государева Александра Сабурова. Дерзость же его в том, что по лету сей воевода без ведома государя с набегами в земли литовские вошел. Объявил себя преемником – де от великого князя Василия под руку короля Сигизмунда идет. А при нем три тысячи ратников голодают. Поверили горожане, провизию дали. Вел себя Сабуров до поры до времени чинно, а в торговый день ворвался в город и обогатился добычею, людишек побил и пленных взял, уйдя благополучно. Так что всяко там сложиться может, Сигизмунд обид не прощает. А гетман его, Константин Острожский, после Орши, горькой нам, силу почувствовал. Да небось и сам слышал о Константине сем – Божий враг и государев изменник!

Я кивнул.

– Мыслю так – тебе на Великие Луки сподручнее через Устюжну и Новгород идти. Ну, прощай! С богом!

Я сбежал по ступенькам, вскочил на коня и – домой. Объявил сбор.

Оба десятка собрались быстро, перекинули сумы с бельишком да провизией через седла, проверили оружие. Через час уже и выехали. Прохожие смотрели нам вслед и осеняли крестным знамением.

Впереди скакал Федор, он хорошо знал местные дороги – здесь родился. Каждые полчаса мы пересаживались на заводных коней и до вечера успели пройти полсотни верст.

Я ехал и размышлял. Ертаул, или яртаул, – это повышение для меня или понижение?

Это сборное воинское подразделение; изо всех ополчений войска в него выделяют конные сотни наиболее опытных и хорошо вооруженных ратников – обычно из молодых детей боярских. В сражении ертаул шел впереди передового полка, осуществляя разведку и охранение и принимая на себя первый удар противника. В условиях внезапного столкновения с врагом от ратников требовались бесстрашие и стойкость, а от воеводы – быстрая реакция и умение вести встречный бой, жестокий и кровопролитный. Как правило, потери в ертауле были велики. Если противник был смят ертаулом, в дело вступал передовой полк, а ежели враг оказывался силен, от передового полка, а также полков правой и левой руки выделялись в помощь ертаулу «подъезжие сотни». В случае упорного сопротивления снова высылалась подмога, и в итоге в передовом, сторожевом и других полках зачастую оставалось не более половины ратников.

Пришедшие на помощь ертаулу «подъезжие сотни» на время сечи переходили в подчинение к воеводе ертаула, и потому ему приходилось командовать значительными силами, доходящими иногда до половины численности всей рати. Каждая «подъезжая сотня» имела свой сотенный флаг определенного цвета, и в бою воевода мог видеть, где находятся его ратники. Сигналы передавались трубачом или барабанщиком. Часто у самого воеводы был закреплен на луке седла «ездовой тулумбас» – маленький медный барабан, и сигналы подавал он сам.

Я ехал и перебирал в уме – что сделал и чего не успел сделать во время сборов. Получалось – вроде все.

Через две недели мы уже подъезжали к Великим Лукам. Впереди показался конный дозор. Мы подскакали и остановились. Старший, узнав, куда и зачем следуем, отрядил нам проводника, и вот мы – у ворот заставы.