– Я говорила, что Баккат знает дорогу! – воскликнула она.

Баккат стоял высоко над ними, у самого подножия утеса. Они быстро оседлали лошадей и стали подниматься к нему.

– Смотри, о, смотри! – Луиза показала на вертикальную расселину, разрезавшую утес от основания до самой вершины. – Словно ворота, вход в замок.

Баккат взял у Джима повод Холодка и ввел лошадь в темное отверстие. Все спешились и, ведя своих лошадей, последовали за ним. Проход был таким узким, что приходилось идти гуськом, и стремена почти задевали за скальные стены с обеих сторон. По обе стороны вверх, к самой полоске голубого неба, поднимался гладкий блестящий камень. Небо было таким далеким, что полоска казалась узкой, словно лезвие рапиры. Зама провел в расселину запасных лошадей, но топот их копыт заглушал слой мягкого белого песка. Голоса звучали глухо и необычно в этом замкнутом пространстве, извилистый проход уходил в глубину скалы.

– Посмотрите! Вы только посмотрите! – радостно воскликнула Луиза и показала на рисунки, покрывавшие стены от пола до уровня глаз. – Кто это нарисовал? Это не могла сделать рука человека, скорее феи.

На рисунках видны были фигуры людей и животных, стада антилоп во весь опор неслись по гладкому камню, их преследовали изящные маленькие человечки, держа наготове луки со стрелами. Охрой и желтой краской были нарисованы стада жирафов, гибкие шеи переплетались, как змеи. Были здесь и носороги, темные и грозные, с рогом на носу длиннее маленьких охотников, которые, окружив их, пускали стрелы, так что красная кровь стекала под ноги животным, образуя лужи. Слоны, птицы, змеи – все разнообразие животных.

– Кто это нарисовал? – снова спросила Луиза. Баккат понял смысл вопроса, хотя не знал языка, на котором она говорила. Он повернулся на спине Холодка и ответил потоком щелкающих слов, звучавших, словно треск ветвей.

– Что он говорит? – повернулась к Джиму Луиза.

– Рисунки сделаны его племенем, его отцами и дедами. Это охотничьи молитвы его народа и рисованная благодарность красоте добычи, похвала мастерству охотников и их храбрости.

– Похоже на собор.

В приглушенном голосе Луизы звучало благоговение.

– Это и есть собор, – согласился Джим. – Одно из священных мест племени сан.

Рисунки покрывали обе каменные стены. Некоторые, должно быть, очень древние, потому что краска поблекла и осыпалась и другие художники рисовали поверх этих древних рисунков, но призраки прошедших веков слились и образовали бесконечный ковер. Все молчали, потому что звуки голосов казались в этом месте святотатством.

Но вот скала впереди расступилась, и они двинулись к узкой вертикальной полоске солнечного света в конце прохода. Потом выехали из скалы, и солнце ослепило их. Они оказались высоко над миром; теперь они смотрели на него с высоты полета стервятника, и увиденное поразило их и заставило потерять дар речи. Под ними расстилались обширные равнины, бурые и безжизненные, пересеченные жилками зелени там, где протекали реки, и усеянные пятнами более темного леса. За равнинами, почти у границ видимости, ряд за рядом возвышались бесконечные хребты, словно зубы чудовищной акулы; они таяли в дали, пурпурной и голубой, и сливались с высоким африканским небом.

Луиза не представляла себе, что небо может быть таким высоким, а земля – такой широкой, и смотрела с восхищением. Она молчала так долго, что Джим не выдержал. Это была его земля, и он хотел, чтобы Луиза разделила его любовь к ней.

– Разве не здорово?

– Если бы я раньше не верила в Бога, сейчас поверила бы, – прошептала она.

На следующее утро они достигли реки Гариеп в том месте, где она стекает с гор. За тысячелетия ее воды прорезали в камне глубокое ущелье. От таяния горного снега река разлилась и приобрела яблочно-зеленый цвет. Воздух по сравнению с горным – теплый и ласковый. Берега поросли густым тростником и ивами и расцвечены весенними цветами. Кричали и порхали птицы-ткачики с пурпурным оперением, они вили гнезда из сорванных ветром прутиков ивы. У воды пили пять самцов куду. Они взметнули массивные спиральные рога и удивленно смотрели на кавалькаду, идущую вброд с противоположного берега. Потом прижали рога к спине и убежали в заросли тростника; вода капала с их морд.

Джим первым переправился через реку и испустил торжествующий вопль, разглядывая глубокие следы, оставленные в мягкой земле противоположного берега окованными железом колесами.

– Фургоны! – закричал он. – Они прошли здесь меньше месяца назад!

Поехали быстрее, Джим с трудом сдерживал нетерпение. За много миль от себя он увидел очертания одинокого холма впереди на равнине. Подножие холма окружало кольцо колючих деревьев, дальше круто поднимались склоны конуса из серого камня. Они представляли собой постамент необычной, высеченной ветром природной скульптуры. Это был сидящий бабуин-самец, с куполообразным черепом и низкими нависшими бровями; его удлиненная морда указывала на север, на окрашенную в львиные цвета равнину, по которой, как коричневый дымок, бродят бесчисленные стада антилоп.

Джим сунул ноги в стремена и встал на спине Драмфайра. Он в подзорную трубу осматривал подножие холма. И радостно рассмеялся, заметив в солнечном свете клуб белого дыма. Словно парус большого корабля, видный издалека.

– Фургоны! Они там! Они нас ждут!

Он опустился в седло, и, едва его зад ударился о спину жеребца, Драмфайр рванулся вперед и понес всадника галопом.

Том Кортни свежевал антилопу, застреленную этим утром. Под навесом один слуга поворачивал ручку, другой бросал куски мяса в колбасную машину. Сара работала у горлышка, через которое выходил фарш, заполняла длинные трубы свиных кишок. Том распрямился, взглянул на горизонт и увидел далекое облако пыли, поднятое копытами. Сняв шляпу, он заслонил ею глаза от палящего солнца.

– Всадник! – сказал он Саре. – Скачет галопом.

Сара подняла голову, но не выпустила пробегающие между пальцами длинные сосиски.

– Кто это? – спросила она.

Конечно, материнское сердце уже сказало ей, кто это, но она не хотела сглазить, произнося имя, пока не увидит лицо.

– Это он! – крикнул Том. – Если нет, я сбрею бороду! Маленький дьяволенок обштопал Кайзера.

Они ждали неделями, тревожась и успокаивая друг друга, уверяя друг друга, что Джим в безопасности, и с каждым днем надежда их слабела. Теперь же они испытывали бесконечную радость и облегчение.

Том схватил с откидного борта фургона узду и побежал к лошади, стоявшей в тени. Он сунул мундштук ей в зубы и затянул подбородный ремень. Не заботясь о седле, сел на голую спину лошади и поскакал навстречу сыну.

Джим увидел его и приподнялся в стременах, размахивая шляпой над головой; он вопил и орал, как сбежавший из Бедлама. Они неслись навстречу друг другу, сближаясь; спешились на ходу, и инерция бросила их друг на друга. Они обнялись и принялись колотить друг друга по спине и плясать по кругу, стараясь уберечь ноги. Том ерошил длинные волосы Джима, тянул его за уши и больно выкручивал их.