Нюму волновали такие минуты спокойного созерцания комнаты. Казалось, вещи оживали и безмолвно переговаривались между собой, словно немые, только их жесты были застывшие. И Нюму они приглашали поговорить, поразмышлять, вспомнить…

С чего он так утром сцепился с Самвелом? Помнится, заговорили об одиночестве. Самвел сказал, что одиночество мужчины начинается с того, что ему не хочется даже видеть женщину. А Нюма, наоборот, утверждал, что одиночество мужчины начинается тогда, когда женщина перестает видеть в нем мужчину. Особенно к старости. Когда одиночество требует особого самообладания, чтобы жизнь не превратилась в пытку. Вспоминал войну. А голова была занята одним вопросом: что значит… самообладание? Власть конкретного дела, ради которого все остальное становится второстепенным? Победа над женщиной. Несмотря на почтенный свой возраст. Что влекло Самвела к «маме-бабушке» мальчика Димы? Бегство от одиночества? Тогда почему Самвел с ней расстался?! Из-за условности, связанной с именем? Чепуха да и только! Ведь имя всего лишь пароль, отличающий одного человека от другого. Неужели из-за верности этому паролю можно вернуться в одиночество?! Или одиночество обладает особым магнетизмом и затягивает в себя, точно воронка морской пучины? За безоглядной верностью своему паролю стоит верность своей стае, своей нации. Ее основой служит заблуждение — национальная избранность. Сила, которая не только сплачивает, а и разрушает стаю. Жизнь, с момента зарождения, обреченно идет к Смерти. Бог знал, что даже Он, Всемогущий, не может нарушить эту поступь. Хотя сам ее и предопределил, разрушив Вавилонскую башню. Не дано человеку понять замысел Божий! Чем Он испытывает любовь к Себе своего стада? Только разрушив башню, Он разбросал бездомных по всему миру, полагая, что даровал человекам свободу. Однако, оказавшись лицом к лицу с природой, человеки возопили к Нему о помощи, на кой ляд им такая свобода?! Поняв, что погорячился, Он распихал их по стаям-нациям, вручив каждой стае свой язык, свой пароль. И тут Господь опять дал маху, не все просчитал. Взаимное непризнание человеками чужих паролей породило спесь и как следствие вражду до полного самоуничтожения. В основе которого зарыта глупость человеков, сбившихся в стаи. Вот глупость-то, как и ее подельницу — спесь, Он и не отнял, прозевал…

Нюма водил взглядом по комнатной утвари, размышляя не столько о поступке соседа, сколько о своей судьбе. Нюма сопоставлял два одиночества. Мог бы он из-за какого-то условного пароля остаться в своем одиночестве? В этой жуткой и в то же время сладостной воронке морской пучины? Конечно, Самвел сказал тогда сгоряча, что мы «как что, меняем свое имя». Если было бы так, люди давно забыли бы про нас. Именно наша тысячелетняя упертость вызывает негодование и гнев.

Но, признаться, тогда, у ювелирного магазина на Ленина, так нежно прозвучал его пароль в устах Жени Роговицыной. Тот пароль — Наум, которым его пометили родители еще в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И который, на много лет, отняла у него жена, привязав, как бирку к ноге покойника, сусальную кличку «Нюма».

Он вспомнил Женю Роговицыну. Ее голос с волнующей хрипотцой завзятой курильщицы и трогательные возрастные морщинки вокруг серых глаз. А как она обворожительно выглядела в том бирюзовом платье! Рядом с ней он, в школьном костюме с хлястиком на пиджаке, наверняка смотрелся беспомощным чурбаном. Такая беспомощность человека, в которого она когда-то была влюблена, явно ее чем-то умиляла, Нюма это чувствовал…

Будущее их отношений виделось сейчас Нюме, как загадочные декорации театрального спектакля, скрытые до поры сценическим занавесом. Это будоражило, сбивало дыхание, ускоряло биение сердца…

Интересно, если бы он сейчас, безо всякого телефонного звонка, пришел к ней в дом… Да еще в том же костюме с хлястиком… А что?! В дерзком порыве Нюма приподнялся с кресла. И, недолго продержав себя в этой позе, нехотя вернулся на продавленное кожаное сиденье. Вспомнил, как Женя была чем-то недовольна при его появлении в прошлый раз, упрекнула за опоздание. И потом они славно посидели с ее квартирантами из Еревана.

Пианистка Лаура была несколько криклива, а вот ее муж, Сеид, рыночный меняла, оказался вполне симпатичным человеком. Особенно после рассказа о собачке… Трепетная надежда вернуть Точку в свой дом, на Бармалееву, растаяла после визита Фиры.

Казалось, он за долгие годы уже мог бы привыкнуть к такому обращению с собой, но с каждым разом ее тон становился все жестче, грубее. И Нюму охватывало ощущение голого человека, выставленного на обозрение толпы. Время, когда он не видел дочь воочию, пробуждало в памяти нежные и трогательные отцовские чувства. А едва дочь появлялась на пороге, едва произносила первые фразы, как Нюма чувствовал нервную, неуправляемую дрожь. Ему передавалось ее возбуждение, придиристость к малейшим пустякам…

Взять последний ее визит… Едва он заикнулся о помощи в вызволении Точки из плена, как Фирка подняла крик. И мгновенно вывела его из себя. Вынудила сказать нелестные слова о нынешней власти. Дескать, под шумок протырылись туда типчики, которые имеют связь с бандюганами. Тут и началось! Видно, Фирка восприняла «типчиков», как прямой намек в свой адрес. Ну и правильно! Что она собой представляет, если говорить честно?! Ну, Зальцман, еще куда ни шло. Может, в башке у него что-то и фурычит. Но Фирка?!

Нюма, в полусне, не открывая глаз, прижал ладонями уши — голос дочери, казалось, впивается ему в мозг. А когда открыл глаза, понял, что лежит в своей кровати, под одеялом. Размытые утренней сутемью контуры предметов оповещали, что время, по зиме, довольно позднее. Пожалуй, около одиннадцати часов… Как он очутился в кровати, Нюма сообразить не мог. Вроде бы только вышел из комнаты Самвела после малоприятного разговора, поужинал, сел у телевизора и — на тебе! Ночь прошла как не было… Даже в туалет ни разу не потянуло, а обычно по два-три раза вскакивал, ломал сон…

— Не спишь? — раздался из приоткрытой двери голос Самвела.

— Ара, нет! — благодушно ответил Нюма. — Заходи!

От фигуры соседа пахнуло свежестью улицы. В руках он держал объемистый конверт.

— На почту ходил… — Самвел положил конверт на одеяло. — Что скажешь?

— Дай очки, — попросил Нюма. — На столе поищи.

— Возьми мои, — Самвел раскрыл очечник, выудил очки и протянул соседу.

— От Сережки? Опять придумал тебе бизнес? Мало мы натерпелись с его фантазией. — Нюма включил торшер. — Столько своих денег ухлопали.

— Какой Сережка?! Из Москвы документы. Из Американского посольства.

Нюма окинул соседа недоверчивым взглядом и полез в конверт. Плотная на ощупь бумага вызывала уважение.

— О чем это? — боязливо спросил Нюма.

— Разверни, прочти, — нетерпеливо поторопил Самвел. — Предлагают заполнить какие-то анкеты… Ну прочти, не бойся.

Текст, напечатанный на нескольких страницах убористым шрифтом, под шапкой с гербом Америки, требовал неторопливого и внимательного чтения.

К чему Нюма, лежа под одеялом, сейчас был не очень готов. И, вообще, он старался избегать чтения пространных канцелярских текстов. Он заранее знал, что ничего не поймет…