— А когда все это случилось?

— Очень давно, когда мне было лет семь или восемь.

— А почему твои родные просто не продали дом?

— Потому что в нем не было барака. Никто не осмелился бы купить дом, в котором обитают рассерженные джинны.

— А разве нельзя было их изгнать?

— Тогда еще время не пришло.

На обратном пути в Дом Калифа я терзался вопросами. Почему Хамза был так уверен, когда говорил, что розовая слизь — это благословение? Когда наступает подходящее время изгонять джиннов? Как может современный человек, вроде Камаля, верить в такую чушь? Будь я в Европе, я искал бы удовлетворительные ответы на эти и другие вопросы, вооружившись здравым смыслом.

Но Марокко — страна очень своеобразная. Теперь я понимал, что люди вовсе не пытались обмануть меня, не желая отвечать на мои вопросы. Скорее всего, дело было в том, что на некоторые вопросы у них просто не было ответа.

Единственный способ заслужить в Касабланке уважение окружающих — это купить себе полноприводный автомобиль с тонированными стеклами и сверхширокими колесами.

Как-то утром в глубине трущоб раздался сильный рев мотора. Он был настолько громким, что заглушил крики ослов и лай собак. Я разгружал кирпичи из многострадального корейского джипа в конце нашей улицы и поднял глаза как раз вовремя, чтобы полюбоваться новой игрушкой гангстера. Машина неслась по главной дороге — сплошной черный глянец — словно океанский лайнер. Герб фирмы «Кадиллак» блестел на решетке радиатора, словно медаль за отвагу. Машина проехала немного вперед и поравнялась с нашей ужасной тачкой. Мое сердце забилось быстрее, будто я интуитивно предчувствовал бой или полет. Я стоял так, что мое лицо отразилось в стекле, заднее пассажирское окно опускалось очень медленно, как какая-то завеса. Вдруг оказалось, что я смотрю в темные очки от Гуччи марокканского Дона Корлеоне. Я вытер запачканные руки о рубашку на груди и шагнул вперед, чтобы представиться. Крестный отец сидел без движения, лишь ноздри у него чуть раздувались. Он высунул руку, я наклонился к машине, чтобы пожать ее. Но как раз в этот момент пальцы гангстера щелкнули, послав сигнал шоферу. Черное стекло полезло вверх, я успел отдернуть руку и отскочить назад. Секундой позже «кадиллак» скрылся из виду.

Плод молчания — спокойствие.

Через два дня после эпизода с розовой слизью меня охватило сильное подозрение, что против нас существует заговор. Завуалированные угрозы гангстерской жены, разговоры о барака и джиннах и сама слизь ввергли меня в состояние паранойи. Я был уверен: темные силы что-то замышляли против нашей семьи. Но вовсе не духи, а окружающие нас люди, и я был в этом уверен, плели интриги, чтобы изгнать нас из Дома Калифа.

Сторожа, должно быть, чувствовали мое напряжение. В тот вечер они пришли к нам с подарками. Жена Османа послала нам буханку твердого круглого кнобза, домашнего хлеба с семенами аниса. Хамза принес новые амулеты для Арианы и Тимура на замену старым. Он заговорил их таким образом, чтобы дети жили до тысячи лет. А Медведь подарил мне пресс-папье, которое лично изготовил из полированного камня.

За подарками последовали предостережения.

— Камаль плохой человек, очень плохой, — сказал Осман, и его постоянная улыбка на миг угасла.

— Он хочет украсть у вас Дар Калифа, — добавил Медведь. — Он разобрался в документах.

— А что насчет крестного отца? — спросил я. — Разве он не более опасен?

Хамза поднял палец перед носом и изрек:

— Слепой вор в доме опаснее одноглазого вора на улице.

Я вспомнил, что, когда Камаль только появился здесь, он предостерегал меня, будто сторожа заодно с бидонвильским гангстером и якобы они снабжают его информацией обо всем, включая мельчайшие подробности нашей жизни.

— Хамза и иже с ним — это Троянский конь, — сказал мне он.

Я не знал, кому верить, поэтому решил не верить никому. Гангстер вкупе со своей женой, сторожа и Камаль начали казаться мне представителями вражеского лагеря. Я был уверен, что каким-то образом они плетут заговор вместе.

Несмотря на это, я нашел утешение в чтении дневников деда. У него тоже имелся свой Троянский конь — его горничная Афифа.

Эта женщина словно бирманская кошка, — писал он, — накормив, приютив и приласкав ее, ты думаешь, что она будет помнить своего хозяина. На самом деле — все наоборот. Глубину ее вероломства трудно предсказать. Афифа забрала бы у меня все, что я имею, если бы смогла уйти с этим.

По иронии судьбы так и произошло на самом деле. После смерти деда Афифа воспользовалась ситуацией. Она вынесла из виллы все, что ему принадлежало. Афифа прихватила даже карманные часы, подаренные деду в тридцатые годы Ататюрком. После чего скрылась в горах, только ее и видели.

Я начал проводить больше времени в одиночестве, вдали от Дар Калифа. Мне казалось, что у дома было слишком много глаз, наблюдавших за мной, и слишком много ртов, обсуждавших меня. Рашана никак не могла взять в толк, чем я так обеспокоен. Она говорила, что никогда в жизни не чувствовала себя в большей безопасности. Чтобы успокоить нервы, я исследовал квартал ар-деко в центре города, отыскивая там забытые архитектурные жемчужины.

Один старый путеводитель по Касабланке, написанный в период рассвета французского господства, восторженно отзывался о кинотеатре «Риалто». Здание это воздвигли в 1930 году, когда Касабланка была витриной французской моды. Мой путеводитель описывал его как граненый бриллиант, блеск которого поражает своим великолепием всю Северную Африку. Рядом с рекламой имелась фотография, на которой фотограф запечатлел пару, позирующую перед яркими огнями недавно открытого кинотеатра. На мужчине красовалась мягкая фетровая шляпа, лихо заломленная на затылок, а дама была с головы до пят укутана в меха.

Путеводитель не давал никакого намека на то, где найти этот кинотеатр, как будто всем уже было известно, где он находится. Я думал, что здание давно разрушено или заброшено, если еще уцелело. Но однажды утром, гуляя по улицам рядом с Центральным рынком, я оказался рядом с ним.

К моему удивлению, кинотеатр «Риалто» был недавно отремонтирован и опять открыт для зрителей. Он выглядел так, как будто ленточка только что была разрезана, а люди, собравшиеся на открытие, недавно разошлись. Все здесь было в отличном состоянии. Входные двери — из полированного тика со стеклами, в фойе — лампы из граненного вручную хрусталя, стены отделаны под орех, пол покрыт каррарским мрамором. Со стен на меня смотрели портреты голливудских идолов: Рудольф Валентино и Чарли Чаплин, Джеймс Кэгни, Джинджер Роджерс и Фред Астер.

Неудивительно, что первым фильмом, выбранным к показу во вновь открытом кинотеатре, оказалась «Касабланка». Дневной сеанс должен был вот-вот начаться. Я купил билет и прошел в зал.