— Оно… уходит? — спросил Ашвин и голос его впервые предательски дрогнул.

Одерик, собиравшийся спросить то же, но от волнения лишившийся дара речи, шумно выдохнул, и решился лишь на то, чтобы опуститься на колени рядом с дочерью и коснуться ее холодной руки. Она, казалось, ничего не слышала и не видела, в который раз лишившись чувств.

Господин Эршеффаль хотел было кликнуть слуг, чтобы покончить со странным и пугающим действом, своевольно происходящим в его собственной гостиной, но не смог издать ни звука — как будто невидимая ледяная рука сжала его горло и потянула вниз, заставляя гордую голову склониться едва ли не до земли. Оказалось, что волшебство не только приходит в дома без приглашения, но и не отличает знатных сановников от прочих людей, обращаясь с ними безо всякого почтения.

Распахнулись окна, посыпались с шелестящим звоном разноцветные осколки витражей, и сама ночь темной мерцающей рекой хлынула внутрь зала, заполняя все приторным ароматом перезревших медовых яблок. Быть может, во тьме этой плясали феи или же иные существа, обитающие в тенях и туманах — но глазу человеческому нипочем их не разглядеть. У всех от удушья, восторга и страха закружились головы, подкосились ноги — волшебство всегда восхищает и пугает, если уж показывается смертным без прикрас и уловок. Ашвин позже вспоминал, что ему послышалось печальное пение и чья-то легкая рука погладила его по волосам, словно утешая. Маргарета говорила, что холодные губы по-сестрински расцеловали ее в щеки. Одерик недовольно замечал, что после той ночи еще долго не мог смотреть на яблоки — их запах и вкус преследовали его, как наваждение. Ну а господину Эршеффалю феи нашептали столько советов и предостережений, что он с тех пор никогда не позволял себе спорить с юным принцем — даже когда считал, что тот ведет себя как обычный влюбленный мальчишка — и лишь однажды осмелился дать ему совет (но об этом чуть позже).

А когда тьма схлынула, все увидали, что Эли — растерянная и румяная от смущения, — сидит в кресле; на лице ее не осталось никакого признака болезни, слабости или недомогания — это вновь была та самая девочка, способная взобраться на самое высокое дерево или без усталости шагать целыми днями напролет по лесной дороге. На ее плечо уже взобралось несколько взволнованных мышей и крыс — должно быть тех самых, которым недавно выпало несчастье принять облик лошадей и лакеев, — а в изорванный подол платья намертво вцепилась зеленая ящерица. Должно быть, всем им очень хотелось домой, в лесной край — и они знали, кто им в этом сможет помочь.

…Но самое удивительное — на одной из грязных босых ног Эли сверкала совершенно восхитительная хрустальная туфелька, создать которую могло только волшебство.

Вторая такая же туфелька оказалась в руках у Ашвина, смотревшего на дар магии с некоторым недоумением: все-таки он был слишком юн (и вдобавок — чужестранец!), чтобы понять, как устроен ум яблочных фей и в чем состоит их милость.

— Наверное, ему нужно надеть эту туфельку на ногу нашей дочери, — прошептал Одерик Маргарете, и та согласно кивнула.

— Да это же полная бессмыслица! — воскликнул в отчаянии господин Эршеффаль.

— Не нам о том судить, — благоразумно заметил Одерик и махнул оробевшему Ашвину рукой, чтобы тот побыстрее приступал к делу.

Конечно же, туфелька пришлась Эли впору, но, к сожалению, никто из присутствующих так и не понял, в чем же был изначальный замысел фей, и каким образом стеклянная обувь может помочь влюбленным обрести друг друга.

Эли, глядя на то, как бессмысленно и нарядно блестят хрустальные туфельки, поболтала исцарапанными ногами, и сказала чуть удивленно и радостно:

— Я… я свободна!.. Никогда еще не чувствовала себя такой счастливой!.. О, у меня такое чувство, будто сил у меня так много, что я могу бежать день и ночь напролет — пока не вернусь домой! В лесной край!..

Мыши и крысы дружно запищали от восторга, во всем соглашаясь с ней, ну а ящерица давно уж сидела в кармане платья, без труда определив, что создания лесов, полей и болот всегда находили себе здесь приют.

Маргарета и Одерик то плача от счастья, то смеясь, принялись обнимать дочь. Проклятие феи пало — в этом не было никакого сомнения!

— Поздравляю… э-э-э… невесту его высочества, — сказал и господин Эршеффаль, не желая оставаться в стороне, несмотря на испытываемую им сильнейшую неловкость. — Сердечно рад!..

Но Ашвин, все это время хранивший молчание, покачал головой с печальной улыбкой.

— То, что я предложил Эли свои руку и сердце, — сказал он, вовсе не значит, что она обязана их принять.

— Но разве… — начал было Эршеффаль, вновь закипая от возмущения, становившегося тем сильнее, чем меньше понимал почтенный опекун, — но принц резким жестом пресек эту речь.

— Проклятие пало, — коротко промолвил он. — А весте с ним исчез и прочий… морок.

— Ты знал! — вскричала тут Эли, высвобождаясь из родительских объятий и вскакивая на ноги. — Ты же знал, что я… я…

— Что ты разлюбишь меня, — с едва заметной запинкой произнес Ашвин то, что она сама сказать не решалась. — Разумеется, я знал. Ты сама об этом мне рассказала. И сударыня фея напоследок шепнула мне, что я потеряю тебя навсегда, если скажу вслух, что люблю. Уж очень ей не хотелось, чтобы ее проклятие пало!..

Тут господин Эршеффаль, в изнеможении утирая пот со лба, пробормотал: «Так вот оно что!..» — и был, пожалуй, единственным человеком изо всех присутствующих, кому открывшаяся истина принесла сколько-нибудь радости. Даже Маргарета и Одерик, чью величайшую радость, казалось, ничто не может омрачить, переглянулись и вздохнули, с жалостью глядя на Ашвина. Проклятие феи, хоть и было разрушено до самого основания, все-таки содержало достаточно горького яда, чтобы успеть напоследок изъесть одно людское сердце.

— И ты бы мог промолчать, — Эли смотрела на юношу пристально. — Если бы ты оставил меня при себе…

— Ты бы медленно угасала, — пожал плечами Ашвин. — А я бы стал подлецом, воспользовавшимся твоей уязвимостью. Разве возможно поступить так с тем, кого действительно любишь? Я предпочту никогда больше не увидеть тебя — но знать, что ты свободна и счастлива, — чем видеть каждый день, помня о своем