– Зоркий ты, дед, как тот апач. Тебе бы в ЧК служить.

– Приглашали. Отказался – пайки маленькие да беготни много. Мое дело – бандитизм среди бычка пресекать. И то сказать, бычок порядок знае. А вот по иным «чека» точно рыдае. Наш базарчик, к примеру, взять. Лично товарищу Калиниченко письмо накарябаю, хде то видано – рачка по трешке за стакан торговать?

– На креветку ловишь?

– Та на нее. В жару на мидию лучше берет, та хде ту мидию взять? Младший внук, андроново семя, и тот в город убег. Брешут, що сегодня аэропланы точно налетят. Вот по кумполу дурному бомбой зловит, буде знать, байстрюк.

– Не словит. Без бомб англичане обойдутся. Там, на переговорах, друг друга в смерть заболтать решили.

– И то дело, – одобрил дед. – Языком много народу враз не засечешь. Значит, война к концу идэ?

– Война – дело такое: одна к концу – сразу другую начинают придумывать.

– Ну а антракт-то предусмотрен или как? Значит, поживем ще…

По крутой тропинке обрыва опасными лихими скачками слетел Пашка.

– От удалой хлопец. Чистый тритонец. С цирка-шапито. И що башку себе не скрутит? – с осуждением заметил дед.

– Не свернет – он тренированный. Ну, пойду я, дедушка, видно, бельишко грязное подвезли.

– Счастливо постираться, товарищ барышня. Завтра приходи, мне нынче с русалками редко беседовать случается.

Пашка отряхивал слетевшую при последнем рекордном прыжке фуражку.

– Ты чего скачешь, товарищ Павел? Распугал всех. Бычок вон вовсе на глубину ушел.

– Так это… Подумали, может, ушли вы. В смысле, насовсем…

Витка энергично накрывала стол. Розовое сало, свежий хлеб, кровяная колбаска, брынза, янтарные сливы. Герман мыл огромные помидоры. Прот сидел на шатком табурете, с подозрением рассматривал на просвет новые суконные брюки.

– Если что, в поясе можем подогнать, – сказала Катя.

– Не поспеем, Катерина Еорьевна, – Вита полосовала штыком шматок сала. – Вечером уходимо. До темноты потребно ще до Пересыпи добраться. Баркасом забэруть. Дальше итальянец подберет – «Ромул» называется. Клялись – справнэ судно. Можэ, не потонет.

– Ну, вас так просто не утопишь, – сказала Катя. – Не волнуйтесь, Черное море не такое уж большое. Доберетесь. Насчет груза договорились?

– Ковырять не будут. Мы же вроде честных контрабандистов – ще груз будет окромя нашего «шрифта».

– Вы все-таки поосторожнее.

– Я присмотрю, Екатерина Георгиевна, – Прот раздраженно отложил брюки. – Они же дурные, как дети.

– Вот Гиппократ многомудрый нашелся, – пробурчал Герман, доставая бутылку шампанского.

– Ого, да вы в аристократизм ударились, – усмехнулась Катя.

– У граждан бандитов все что угодно имеется, – сказал Прот. – Вот только белого калифорнийского вина не нашлось.

Катя покачала головой:

– Запомнил? Ох, свернут тебе шею за излишнюю осведомленность.

– Нет, сегодня я в последний раз такой болтливый.

Шампанское понравилось только Пашке:

– У нас в Ейске ситро почти такое же делают.

– Угу, похоже, и то ситро, и это шампанское прямо из моря и черпали. Возможно, даже и из твоего Азовского, – согласился Герман.

– Просто шампань плохо с салом и помидорчиками сочетается, – улыбнулась Катя. – Вот попробуете с устрицами и трюфелями – ахнете. В Париже угощать умеют.

– Никакого Парижа, – решительно заявила Вита. – Ноги нашей там не будэ!

– Что так?

– Так там же война будет, щоб ей утопнуть, – девушка покосилась на Прота. – Так ведь, а?

– Имеется такая вероятность, – солидно кивнул мальчик.

– Предусмотрительно, – Катя покачала головой. – Ну, до тамошней войны еще лет двадцать. Хм, это ориентировочно.

– Один фиг, – твердо сказала Витка. – Нам нужно подаль. В Канаду, так? – теперь она смотрела на отставного прапорщика. – Я вчиться хочу. И Протке вчиться не помешае. Вы сами, Катерина Еорьевна, говорили, що там, в Канаде, спокийно.

– Валяйте. Вариант неглупый. Втроем рванете?

– Я маленький. Меня бросать никак нельзя, – скорбно заметил Прот.

– Вот ты жулик, – засмеялась Витка. – Вы на него не смотрите, Катерина Еорьевна, то он нас на ту Канаду направив. Говорит, там спокойно, лесов богато, птицы, звери, университеты. Вам там тэж нравится. Вы приезжайте, ну, потом… И Павлушка приедет. Мы напишемо, когда устроимся. Та вы, Катерина Еорьевна, наверное, нас и так найдете.

– Екатерине Георгиевне некогда будет, – Прот заговорил быстро, торопливо, чтоб прервать не успели. – Ей свою жизнь нужно будет устраивать. Семью заводить, детей рожать, переезжать. Она за многих людей будет отвечать…

Катя запустила в него помидором. Закрыться мальчик успел и теперь обиженно стряхивал с ладоней сочную мякоть.

– Извини, – сказала Катя. – Сам виноват, я предупреждала. Никогда не говори человеку, что его ждет. Ты о себе ошибся. Жив? Жив. Ну и живи спокойно. Забыть ты о своем даре не сможешь, но упрячь его поглубже. Ладно там, по уважительным причинам – война, наводнения, дизентерия – вещай в узком проверенном кругу. Друзей о таком не предупредить – западло. А о личном – молчи. Ты и сам понял. И не забывай. Иначе свернут тебе шею, помяни мое слово. Ты про меня смолчал, хотя эту троицу любопытство разрывало. Что глазки опускаете? Я про монастырь. Могли бы и прямо спросить. Это лично я такая извращенно порочная. Всей цивилизации вырождение от подобных пошлостей не грозит. Слабость я проявила. Дурненькую такую слабость. Да, стыдно мне. Не потому, что с девушкой расслабилась, а потому, что с сучкой отъявленной в постели забылась. В оправдание могу лишь сказать, что не от похоти нестерпимой тех острых ощущений я ищу. Хотя похоти тоже хватает. Было в моей жизни когда-то малоприятное событие. Поимели меня. В прямом смысле и разнообразно. Сидела я взаперти и ничего хорошего впереди не ждала. Помогла мне одна красивая умная женщина. И уйти помогла, и утешила. Пошло звучит, да? А я ее люблю. Четыре года не видела. Жить без нее не могу. Прот, только попробуй рот раскрыть! Да, я постараюсь ее найти. Только ты не смей меня обнадеживать. И не надо мне ничего говорить. Я не дура какая-нибудь, вполне способна естественные сомнения испытывать и прискорбную неуверенность проявлять. Только не в этом вопросе! Я ее найду. Ну а если вообще, так я же не железная. Грешу. Вот и в монастыре…

– Вы, Екатерина Георгиевна, железная, – пробормотал Герман. – Если бы не красота ваша – просто бронзовая статуя Командора. Вы уж меня простите, если хамил.

– Да вы нас, Екатерина Георгиевна, как облупленных понимаете, – сказал Пашка. – Эти деньки нам всем запомнятся. А если насчет любви – так на то и революцию делали, щоб никто не запрещал. Я вот мужиков, не в ту сторону повернутых, не люблю. Ну и що? Лип ко мне один в Екатеринодаре – дал я ему разок в солнечное сплетение да и пошел себе спокойно. Пусть подходящего дурачка ищет. А что стукнул кулаком – ну и что? Меня бабы, в смысле, девушки, по роже куда чаще прикладывали. Дело житейское.