— Скажите, мессир де Ридфор, — осторожно спросил Эмерик, — для чего вы пришли?

Ридфор вынул из-за пазухи ключ и показал его Эмерику, а затем Ги и Сибилле.

— Как в детской песенке, — сказал он. — Это ключ от Королевства. Ваш брат, моя госпожа, вручил его моему предшественнику. Теперь он у меня. Второй, как вам известно, — у патриарха. Мы оба на вашей стороне.

— А госпитальеры? — быстро спросил Эмерик.

— Роже де Мулена я возьму на себя, — ответил Ридфор, нехорошо улыбаясь. — Я буду ваш, сеньор Ги, весь, со всеми моими потрохами, если вам это угодно, и пролью за вас всю мою кровь, до последней капли, если вместе мы сумеем уничтожить Раймона.

Ги смотрел на голландца задумчиво и не отвечал.

— Что вы молчите, брат? — не выдержал наконец Эмерик.

— Меня немного страшит этот сеньор, — ответил Ги так просто и откровенно, как будто они с братом находились в комнате наедине.

Ридфор неловко ссутулил плечи. Ги смущал его — слишком красивый, слишком ловкий, чересчур благополучный. От его кожи пахло здоровьем, и глядел он прямо, как человек, которому повезло с женщиной.

— Я буду вам предан, — сказал Ридфор. — Вам и королеве Сибилле.

— Все это — ради ненависти к Раймону, — шепнул Ги. — Опасно.

— Мне говорили, что вы — трус, — сказал Ридфор.

— Ну так это неправда, — невозмутимо отозвался Ги и протянул Ридфору руку.

Голландец поцеловал ее так, словно Ги уже стал королем, а затем поднялся и, тяжело ступая, вышел.

Патриарх Ираклий рядом с Ридфором казался мешковатым и одновременно с тем чересчур суетливым. Вместе они представляли странную пару, когда ворвались в покои к великому магистру госпитальеров — Мулену.

Мулен вышел к незваным гостям, сердясь.

— Ключ, — сказал Ридфор вместо приветствия.

Мулен, который был старше Ридфора лет на десять, если не более, посмотрел на великого магистра тамплиеров хмуро и ничего не ответил.

— Имеет смысл поспешить, — вставил патриарх.

— Поспешить куда? — осведомился Мулен.

— Кровь Господня! — взревел Ридфор. — Все готово к коронации ее величества Сибиллы…

— Ее величество Сибилла — незаконнорожденная дочь, — проговорил Мулен, глядя в сторону. — Ее покойный брат, один из самых предусмотрительных и мудрых людей, каких только знала Святая Земля…

Он остановился.

— Ну? — ядовито проговорил Ридфор. — Что же вы замолчали? Продолжайте!

— Покойный король Болдуин ясно дал понять, что не желает ее коронации… Он признал ее и самого себя плодами незаконной связи короля Амори…

— И вы тоже это признаете? — наступал Ридфор.

— Это не мое дело, мессир де Ридфор. Мне было велено охранять ключ от сокровищницы, и я сделаю то, что завещал покойный король.

— Вы предпочитаете, чтобы на престоле оказался Раймон Триполитанский? — поинтересовался Ридфор.

— Почему именно граф Раймон? Ее величество Изабелла…

— Да хватит! — развязным тоном оборвал Ридфор. — Вы знаете не хуже моего, что речь идет не об Изабелле и не о ее муже, потому что оба они еще дети, а об этом волке, о Раймоне! Что вас останавливает?

— У меня есть обязательства перед памятью покойного короля, — упрямо стоял на своем Мулен.

Тут Ридфор вытащил из ножен маленький треугольный кинжал и показал его Мулену.

— Ты, старый осел! — тихо, очень тихо прошептал он. — Эту штучку найдут в твоем подбородке, и все будут знать, что тебя убили ассасины. Ты меня понял, недотепа?

— Никогда этому не бывать… — так же тихо ответил Мулен.

Ридфор осторожно вдавил кончик кинжала в горло госпитальера.

— Я не шучу, — сказал он спокойным, ровным тоном. — Я умею впадать в бешенство и валять дурака, так что даже эти чертовы собаки сарацины принимают меня за бесноватого, но можешь не обольщаться: соображаю я лучше, чем ты.

— Будь ты проклят! — сказал Мулен. Он оттолкнул от себя Ридфора, вынул из сундука ключ и бросил его на пол посреди комнаты. — Забирай! Сажай себе на шею недоумка Ги и расхлебывай последствия!

— Спасибо, — сказал патриарх, наклоняясь и подбирая ключ.

* * *

— А ведь вы совершили большую ошибку, мой друг, — заметил Бальян, когда Раймон Триполитанский рассказал ему о погребении маленького Болдуина и о том, что, не удержавшись, обвинил в смерти ребенка его мать.

— Знаю, — сказал Раймон. И пожаловался: — Я устал! Если бы вы знали, сеньор, как я устал… Все эти годы — ничего, кроме войн и неблагодарности королей. — Он тряхнул головой, но печальные мысли отказывались разлетаться.

Дом Ибелина в Наблусе был так хорош и красив, что там отдыхало не только избитое усталостью тело, но и сама душа, натруженная и измученная обидами и неудачами. Каменные резные листья выглядели так, словно были живыми. Прямо посреди комнаты бил маленький фонтан, и вода представлялась глазу нарядной, точно девушка на весеннем празднике.

Бальян встал, начал ходить по комнате. Он любил Раймона и считал его самым выдающимся полководцем и политиком в Королевстве.

— Что вы намерены делать? — спросил наконец Бальян.

Раймон вздохнул.

— Бороться… Нужно подождать, пока эта женщина проглотит обиду и станет способна к разговорам со мной… Да, я не должен был оскорблять ее.

— Может, она и вправду виновна, — угрюмо проговорил Бальян.

— Нет, — вздохнул Раймон. — Вы бы видели ее лицо!.. Сибилла больше не дитя. Она взрослая женщина, она знает, что это такое — ее хваленая великая любовь. Мы еще хлебнем с нею горя!

— Мы вообще скоро хлебнем горя, — сказал Бальян угрюмо. — После смерти Прокаженного короля все изменилось. Сейчас никто не умеет бить Саладина. Покойный Болдуин хорошо знал, как следует поступать с сарацинами. Он никогда не позволял им перевести дыхание. Если они совались к нам, то встречали палку. И даже если Болдуин на время отступал, он всегда возвращался. Саладин только тогда и хорош, когда его побили. Тогда он даже не нарушает мирных соглашений.

— Мне проще с Саладином, чем с Ги, — признал Раймон.

— Оставим это, — махнул рукой Бальян.

Он выглядел старым, обрюзгшим. Смерть Прокаженного короля как будто сдвинула некие древние пласты, и Королевство обваливалось на глазах, как сказочный замок во сне. И Бальян чувствовал, как время утекает из-под ног его поколения. И он сам, и Раймон, и старый разбойник Рено де Шатийон — скоро все они уйдут в небытие, и Королевство останется в руках новых людей, вроде этого Ги или его хитроумного братца Эмерика, красавчиков, которые сумели превратить любовь в золотые слитки, а трубадурские песенки — в тяжелые мечи, с которыми они даже ходят в бой. Ну надо же! Стоит задержаться на земле, чтобы посмотреть, что у них получится.