— Как, это вы? — воскликнул журналист. — Право, дорогой хозяин, вы чересчур скромны, даже не решаетесь войти, не предупредив. Где это вы были?

— Как вы забывчивы, господа, — с мягким упреком проговорил Джеймс. — Ведь вы еще не все получили желаемое. Среди вас есть мать, которая только и ждет минуты, когда обнимет любимую дочь.

Все стали серьезными, и их взгляды устремились на леди Джоан. Она приподнялась в своем кресле и с немым, страстным вопросом в глазах смотрела на Джеймса.

— Я понимаю ваше волнение, миледи. Я сейчас ходил к мисс Маудлин, чтобы предупредить ее о вашем прибытии; войдите, мисс! — прибавил он, обернувшись.

Молодая девушка, как вихрь, влетела в комнату и кинулась в объятия матери. Послышались страстные поцелуи, потом рыдания. Оправившись от первого волнения, леди Джоан взяла дочь за голову и отодвинула ее от себя.

— Дай же мне поглядеть на тебя, — проговорила она. — Подумай, я тебя так долго не видела.

В эту минуту свет лампы ярко осветил лицо Маудлин. Из груди матери вырвался новый крик изумления:

— Силли! — вскричала она. — Силли!

Ошибиться было невозможно. Черты лица молодой девушки были те же, что и у бродившего по Сиднею дурачка. Только глаза смотрели не безумно, не растерянно, а светились умом и радостью.

— Так это ты была Силли?.. Тебя я прижимала к своей груди, не зная, что ты моя погибшая дочь?

— Да, мама, — прошептала Маудлин.

— И у тебя хватало духу молчать? Почему же ты не крикнула мне: не плачь, я твоя дочь, твоя погибшая Маудлин?

— Но тогда, мама, я погубила бы того, кто посвятил нам свою жизнь, — отвечала Маудлин.

— Да, правда. Он был в опасности, и все это по моей вине, потому что я вышла замуж за его злейшего врага.

— Но ведь вы его считали своим лучшим другом, — проговорил корсар. — Не обвиняйте себя, вы были жертвой гнусной интриги, жертвой, но и только. Я оставляю вам мисс Маудлин, — прибавил он. — Она вам расскажет о своей жизни. Вы удивились, узнав, что она была Силли, но вы еще больше удивитесь, когда она расскажет вам, что была капитаном одного из моих подводных кораблей, таким же корсаром Триплексом, как я и сэр Робер.

— Как, моя дочь?

— Да. Я хотел оставить ее в Европе, но она этого не пожелала. «Вы будете работать на меня, — говорила она, — и я должна быть вашим сотрудником, делить с вами все опасности. Моя мать осудила бы меня, если бы узнала, что я оставила вас одного». Но на сегодня я освобождаю моего милого капитала от его обязанностей. Вы останетесь с вашей матерью, мисс. Вас заменит помощник. Я думаю, что это соответствует желаниям миссис Джоан.

— Разумеется. Но скажите, кого же мне нужно благодарить? Кто вы такой, борец за правду, готовый пожертвовать для нее всем? — спросила миссис Джоан.

— Меня зовут Джеймс Пак, миледи, или корсар Триплекс.

— Вы не хотите назвать своего настоящего имени. Что же делать, я не имею права настаивать. Но какое бы имя вы не носили, вы всегда будете спасителем моей дочери.

Корсар поклонился. Но эта суета как будто тяготила его.

— Я написал письмо, — отрывисто и торопливо проговорил он, — и предложил английскому флоту собраться через два месяца у Золотого острова. За это время нам придется много поработать, чтобы обеспечить окончательный успех.

— Как, вы еще надеетесь достичь цели? — вскричали все разом.

— Да, я достигну ее… Вы будете счастливы.

Последние слова корсара прозвучали какой-то необъяснимой печалью. Он нахмурился, махнул рукой, как бы отгоняя неотвязную мысль, и снова заговорил командирским тоном.

— Сэр Робер, возьмите этот пакет. В нем вы найдете мои инструкции. Около острова Борнео мы соединимся в бухте Гайа, где находится британский стационер.

— Значит, вы нас оставляете?

— Без сомнения.

Маудлин, краснея, подошла к капитану.

— Это необходимо? — невнятно проговорила она.

Ресницы Джеймса дрогнули, в глазах промелькнуло какое-то странное выражение, но он быстро оправился и проговорил решительным тоном.

— Да, это необходимо. Корсар Триплекс должен появляться везде сразу, чтобы победить последние колебания адмиралтейства.

— Но…

Он перебил ее почти резко:

— Довольно, дайте мне завершить мое дело. Мое присутствие здесь бесполезно. Вы будете с вашей матерью и забудете о друге, с которым у вас связаны одни воспоминания о тяжелых днях.

Молодая девушка вспыхнула.

— Вы несправедливы, капитан. Я не давала вам повода упрекать меня в неблагодарности.

— Я не говорил ничего подобного…

— Извините! Разве это не неблагодарность — забыть человека, спасшего меня от смерти, и все время заботившегося обо мне…

— Преданного слуги, — с горькой улыбкой закончил за нее Джеймс Пак.

Но эта реплика произвела неожиданное действие. Маудлин сразу же улыбнулась, утихнув, и проговорила кротким и проникающим в душу голосом:

— Заботливость, преданность не нуждаются в определении. Помните одно, капитан: я и моя мать проникнуты к вам чувством беспредельной благодарности. Вы можете безнаказанно быть несправедливым, не от вас зависит изгнать ваш образ из наших сердец.

Джеймс не ответил ни слова. Глаза его блуждали, как у помешанного. Он низко поклонился и вышел из комнаты.

Шум его шагов вскоре утих. Все молчали.

Робер распечатал конверт и прочитал вслух:

— «Идти в Пуло-Танталам (Малакка), прибить карточку и отправляться к Борнео».

— Что за абракадабра? — вскричал Арман.

— Для тебя — да, но для меня это вполне ясно.

— Так объяснись.

— Я не могу, я должен повиноваться капитану, а от него я не получал полномочий давать какие-либо объяснения кому бы то ни было.

И чтобы прекратить дальнейшие расспросы со стороны чересчур любопытного кузена, Робер подошел к пианино и последовательно нажал несколько клавиш. Корпус судна слегка содрогнулся.

— Что это? — спросила Оретт.

— Мы плывем. Простите, кузина, я должен на минутку выйти. Мне нужно передать приказания экипажу. — И с этими словами он вышел из салона.

— Позволите мне познакомить вас с вашим новым жилищем, — проговорила Маудлин, подходя к Лотии. — Не угодно ли вам посмотреть в окно?

— Простите, я не понимаю.

Маудлин указала на стекла, вделанные в стены салона.

— Я сейчас отодвину ставни, и вы увидите прохожих, — проговорила она, поворачивая рукоятку.

Ставни сейчас же отворились, и через стекла все увидели море, освещенное фосфорическим блеском фонаря. В этой полосе света, извиваясь, проносились причудливые фигуры каких-то невиданных рыб, испуганных необычайным светом.