Отец кашлянул, многозначительно взглянув на Киру.

– Принеси, пожалуйста, чистые тарелки. Порежем арбуз.

Кира направилась на кухню, поглядывая на компанию за столом. Мама что-то опять спросила у Алекса про его семью, хотя Кира сто раз предупреждала ее не затрагивать эту тему, зная, как болезненно может он отреагировать. Ему потребовалось время, чтобы даже ей рассказать о матери. И то, чувствуя, как сильно на него действуют воспоминания, Кира избегала вопросов о детстве. Гораздо охотнее Алекс рассказывал о своих похождениях на свободе, и она лишь догадывалась о том перевороте, который в нем совершился.

Кира присела перед шкафом и стала вытаскивать тарелки, напевая себе под нос. Кухня на родительской даче давно уже исполняла роль еще и склада ненужных вещей. Здесь можно было найти все, что угодно, начиная от старых полотенец и до бабушкиного сервиза с чайником без носика. Зачем хранить чайник без носика, Кира никак не могла взять в толк. Но чем-то он был маме дорог, раз она до сих пор не выбросила его. За посудой в шкафу она увидела знакомую ажурную корзинку. Из нее их с Андреем осыпали конфетами на свадьбе. Как она здесь очутилась? Вся в пыли, тусклая и скучная в темном шкафу. Интересно, мама специально хранит ее или просто о ней все забыли? Даже атласный бант на ручке сохранился. Безмолвное свидетельство канувшего в Лету счастья. Кира прикусила губу. А ведь оно было – счастье, как бы много ошибок она потом ни наделала, это не перечеркивает того, что она была очень счастлива! Ох уж это прошлое...

Кира вытащила корзинку на свет и повертела в руках. Выбросить прямо сейчас? Или пусть живет? В конце концов, зачем она так старательно уничтожала все предметы, напоминающие об Андрее? Что хранит больше воспоминаний, чем сердце? Разве выброшенные на свалку вещи могут захватить с собой память? Пора уже спокойно воспринимать свое прошлое и не убегать от него. Услышав шаги, Кира запихнула корзинку подальше в глубь шкафа.

– Тебе помочь?

Папа зашел на кухню за ножом.

– Нет, уже иду.

– Я думал, ты не можешь отыскать тарелки в этом бардаке.

– Все, уже нашла. У вас тут целый склад. Архив, можно сказать.

– И не говори. Все не доходят руки разобрать этот хлам. Мама там занимает твоего молодого человека. Очень приятный парень, хочу тебе сказать. Держится так... с достоинством.

– Я рада, что он тебе понравился.

– Молод, конечно, очень.

– Но это же не было для тебя неожиданностью.

– Нет. Как и то, что ты диктуешь ему, как жить.

– Я? – Кира встала со стопкой тарелок в руках и уставилась на отца. – Я диктую?

– Конечно. Смотри, не увлекайся. Ты же знаешь, чем это может закончиться.

Папа вышел из кухни, а Кира так и осталась стоять, переваривая его слова. Что-то она действительно увлеклась и ступила на опасную тропу ментора. Сколько раз говорила себе, что не будет больше вмешиваться ни в чью жизнь, не будет пытаться заставлять людей поступать так, как ей кажется правильным! Сколько раз говорила, а все равно себя переделать не может. Вот с Левой ей превосходно удавалось оставаться нейтральной. Но не оттого ли, что Лева по большому счету был ей безразличен? Македонский – другое дело. Ей не все равно, как и чем он живет, как дела у него на работе, как движется его карьера, что он делает для своего будущего. Только вот отец прав – однажды она сильно обожглась на этом менторстве, и забывать об этом не стоит.

Она вернулась к столу, где отец только что воткнул нож в арбуз, и он звонко треснул, обнажив красную сочную мякоть с сахарными прожилками. Арбузный сок тек по рукам до самых локтей, и было сладко и бархатно во рту. Потом был кофе с шоколадными конфетами с коньяком, а потом мама увела отца помочь разобрать вещи в подвале, и Кира с Алексом остались одни доедать арбуз.

Алекс острием ножа убирал косточки из мякоти и протягивал Кире верхушки, самые сладкие. Она много смеялась и целовала его, не обращая внимания на его смущенные возгласы. Расправившись с арбузом, они убрали со стола, и Кира принялась мыть посуду, а он стоял рядом и вытирал тарелки большим полотенцем с вышитыми цветами. Свежий воздух опьянил и разморил, хотелось улечься где-нибудь в тени деревьев и уснуть.

– Македонский, – неожиданно серьезным тоном разрушила идиллию Кира. – Я вот тут подумала насчет Ковальчука...

Алекс вздохнул.

– Кира, ну я же сказал, поговорю – значит, поговорю.

– Да я не об этом.

– А что еще?

– Ты не сердишься?

– На что?

– Ну... что я пытаюсь навязывать тебе решение. Может, ты вовсе не хочешь браться за этот заказ и тебя устраивает все, как есть, а я тут лезу со своими бестолковыми идеями.

– Кира, посмотри на меня, пожалуйста.

Она подняла голову.

– Поверь мне, уж кто-кто, а я знаю, что это такое, когда за тебя решают абсолютно всё. Я нахлебался этого в детстве сполна. То, что делаешь ты, – совсем другое. И мне чертовски приятно, что тебе не все равно, как я живу.

– Македонский, ты честно? По-моему, ты просто пытаешься успокоить меня!

– Ну хочешь, я предложу альтернативу? Повесь на себя вывеску: «Я хочу быть частью твоей жизни!» – и тогда тебе не придется больше ничего делать и ни о чем переживать.

Кира рассмеялась. Надо же, как забавно, что он именно так это воспринимает. Забавно не потому, что это неправда, как раз наоборот. Забавно до слез, что до этого никто не видел в Кириных попытках опекать стремление стать частью жизни дорогого ей человека. Андрей этого никогда не понимал. Да что там Андрей, даже ее собственный отец ее осуждает!

Македонский понимает. Я хочу быть частью твоей жизни. Вот как, оказывается, это называется. В одно предложение он смог втиснуть так много ее, Кириного. Я хочу быть частью твоей жизни. Да, я хочу! Я хочу постараться стать частью твоей жизни! Я сделаю для этого все, что от меня потребуется. Я не знаю, как у меня получится, я не знаю, сделает ли это тебя и меня счастливыми, но я хочу попытаться.

Женщине не обязательно быть лесбиянкой или воображать себя мужчиной, чтобы по достоинству оценить другую женщину. Любая особь женского пола, у которой есть хоть какие-нибудь понятия о красоте, стиле и вкусе, моментально разглядит в толпе еще одну обладательницу сих ценных качеств. Кира заметила ее сразу же, как только они с Алексом переступили порог ресторана. Ковальчук отмечал десятилетие своей фирмы с размахом – юбилей совместил задачи и празднования, и пиара.

Она стояла рядом с Ковальчуком и сдержанно улыбалась, чуть склонив голову набок. В бежевой атласной блузе с кофейной лентой под воротом, в узкой, расклешенной книзу кремовой юбке с набивными цветами, с коротко стриженными русыми волосами, едва подведенными глазами и ярко-красными губами, она выглядела как девушка с картин Альфреда Маннинга начала двадцатого века. Словно молодая леди из старой провинциальной Англии сошла с полотна и облачилась в современные одежды. Вся ее поза выражала достоинство и уверенность, манеры говорили о том, что над ними долго работали, взгляд синих глаз обволакивал собеседника вниманием и очарованием.