— Давно, Люк? Отвечай.

— Оказалось, что давно.

Ситуация балансировала на грани сновидения, и они были одновременно участниками действия и сторонними наблюдателями. Под прямым белым светом оказалось очень сложно собрать себя в одного человека.

— У меня рак, — наконец неловко выдал он.

Подобные признания — не лучшая вещь среди ночи. Возможно, их не надо делать никогда, ведь о смертельной болезни должен знать лишь тот, кому суждено от нее умереть.

Алиса не сразу восприняла смысл слов, но неожиданно по ее щекам потекли слезы, пришедшие раньше осознания.

«Ты же увидела сразу, как пришла, каждую секунду. Да почему же в этот раз ты не прислушалась к себе?»

Она тяжело моргнула, к недоумению Люка, приложив к его шее два пальца, и похолодела. Сквозь его пульс слышался другой звук, походящий на шорох рассыпающегося песка.

У него уже нет времени.

Картина перед глазами сменилась, как будто врезали кадр из другого фильма.

В груди клубились черные змеи. Они сползали ниже, правее…

Не только легкие, поняла она, но и желудок. Рак уже в желудке…

Ей хотелось моргнуть, чтобы перестать это видеть, но лицо онемело.

Они так и стояли друг против друга, как два истукана. Секунды утекали в никуда.

Наконец Алиса отняла руку от его шеи, вышла из ванной, затем и из спальни. Но дойдя до входной двери, так и не смогла ее открыть.

Уйти? А что потом? Они уже пойманы в этом доме, наедине с ворохом тайн о зеркалах, мертвецах, а теперь еще и его диагнозом. Даже переступив порог, она уже не выйдет из этого круговорота. Не отдавая себя отчета, Алиса развернулась и побрела куда-то наугад. Дойдя до пустой комнаты с высокими окнами до пола, она ощутила, как подкашиваются ноги. Алиса уткнулась в колени лицом и впервые за несколько лет расплакалась.

У нее на все имелась дефиниция из учебника. Любые жизненные процессы можно было разложить по медицинским полочкам.

Рак — вид злокачественной опухоли, развивающейся из клеток эпителиальной ткани различных органов. Это смерть, затаившаяся в теле еще живого человека. Вот она ее и нашла.

Она не заметила, как появился Люк. Бесшумно он вошел, словно кот на мягких лапах, и склонился над ней с ласковой улыбкой. Алисе показалось, будто его силуэт возник из пустоты.

— Как-то это нечестно, — вымолвила она, глядя на него сквозь мутную пелену.

Он успокаивающе взял ее за руку.

— Как и все в жизни. Это игра в карты, где каждый из игроков мухлюет. Но проигрывают в итоге все.

— Как меня раздражает твой неуместный юмор.

— Эй… почему из нас двоих умираю я, а плачешь так горько ты? Это я должен реветь, а ты — утешать меня. Не надо, ну пожалуйста. Какого черта вообще ты пошла в ванную?

— Какого черта там оказался ты со своим диагнозом?!

Они рассмеялись — он искренне, а она сквозь слезы. Затем накатил очередной приступ горечи, отчего захотелось сплюнуть.

Алиса только обняла себя крепче и постаралась остановить бессмысленные слезы. Следовало найти виноватого и бить его, бить руками и ногами, пока ей не вернут назад Люка Янсена — безалаберного курильщика со скверным чувством юмора.

На языке застыли немые вопросы:

«А что же я? С кем я буду потом так шутить и разговаривать?».

С кем, в конце концов, она будет так горько плакать?

Люк вздохнул и просто прижал ее к себе, успокаивающе гладя по спине.

— Тихо, тихо… еще тише. Вот так.

Его волосы невесомо касались ее лица, и она врастала куда-то под его кожу, как и хотела. С каждой секундой она въедалась в буквы татуировки на ребрах.

Алиса не помнила, как они встали и он повел ее по темному коридору вдоль мигающих белых лампадок, сквозь этот дом-призрак, сквозь время и весь мир…

— Ш-ш-ш… — вкрадчиво шептал его голос. — Все пройдет. Все всегда проходит… Говори себе это, когда все плохо.

Он уложил ее в кровать и укрыл одеялом. Алиса словно погрузилась в анабиоз. Веки сами тяжело опускаются, и то ли его губы, то ли руки дотрагиваются до ее заплаканного лица, и слезы высыхают. Это превращается в их безмолвное таинство. Алиса засыпает в угрюмой спальне с воцарившимся в душе удивительным спокойствием…

Люк все это время просто сидел рядом с ней и смотрел в окно. Так плохо он себя не чувствовал даже во время самых сильных приступов. И рак тут был ни при чем.

***

Дэвид остался в каменном зале в одиночестве. Шахматные фигуры разлетелись в разные стороны. Доска опрокинута.

Доигрались.

Танатоса не было напротив него. Его стул пустовал, а под сводами потолка застыла необычная тишина.

Впрочем, она всегда наполняла этот храм до краев.

Отсутствие звуков — это частоты смерти.

Дэвид раздраженно хлопнул в ладони, пустив всюду волну эха. В безмолвии становилось не по себе даже ему.

— Танатос… это называется подложить свинью, слышишь меня? Ты просчитал все еще до нашей игры!

Ответа не было. Танатос ушел в мир живых, надев одну из своих бесчисленных масок.

— Ты обманывал меня с самого начала, — чуть возмущенно продолжил Дэвид, зная, что тишина запомнит каждое его слово для хозяина этого места. — С тобой невозможно играть на равных. Если это шахматы, то ты просчитаешь мат до начала партии. Если это людские жизни, ты скосишь их еще до рождения. Все — твое. Весь мир — жатва.

Танатос слышал его, но продолжал хранить молчание. Так и закончилась эта бессмысленная партия. Дэвид разгромлен, музыка никого в итоге не спасла.

— Он не умрет, пока не допишет свой альбом, — наконец сказал Дэвид, покачав головой. — Это моя воля. Считай, что ты выиграл у него, но не у меня. Я дам ему лазейку.

В коротком сне Люка было одно слово: