О наследственности можно толковать по-разному, как и о «чистой» расе или вырождении. Но я понял, что «мутации» можно производить не только с мухой дрозофилой, но и с че­ловеком.

Но вот в неурочное время загремел замок, и к нам в камеру ввели двух немцев. Первый вошедший был высок, худощав, красив. В нем сказывалась порода. С первых же произнесенных фраз улавливалось благородное происхождение, врожденная воспитанность. Он оценивающе поглядел на профессора и отвел таза, потом на меня. И спросил почему-то по-французски:

— Можно мне рядом с вами?

— Силь ву плэ! — растерянно ответил я.

—Маршал фон Биберштейн! — представился он, протянул руку, и шаркнул ногой.

Я тоже представился, подумав: «Какая птица к нам по­жаловала?» А тем временем ко мне подошел другой. Это был, видимо, еще недавно толстый, а сейчас какой-то обрюзгший, спавший с лица и тела, обросший седой щетиной старик средне­го роста, и тоже протянул мне руку:

— Бисмарк! — и поглядел на меня своими серыми, уже слегка водянистыми глазами, ожидая, видимо, какое впечатле­ние произведет на меня сказанная фамилия.

— Неужто сын великого канцлера? — уставясь на него с недоумением, спросил я.

— Натюрлих![51]— самодовольно улыбнулся он и погладил свой полулысый череп.—Я был послом Третьего рейха в Вели­кобритании, пробирался в американскую зону и был задержан русскими. Им, я понимаю, интересно узнать многое, я готов, но уж очень скверно кормят, — он сделал гримасу, изобразив отвращение, — суп, ба-ля-нь-дя, как вы ее называете, просто страшный, а у меня язва желудка.

— Полагаю, русских военнопленных не кормили даже так, господин Бисмарк.

— Так что мы это заслужили, — заметил Маршал.

Мы пробыли все в этой камере месяца два, и надо сказать, что сын великого канцлера переменил свое мнение о баланде. И однажды начал уверять, что полуголодный паек, однообразная пища, неизменная каша и рыбный «суп» (хамса и редко треска с капустой) хорошо действуют на его желудок, и он не чувствует прежних болей. За это время в камеру привели военнопленных азербайджанцев. Они, по их словам, были «насильственно» за­сланы фантастами во время войны для диверсий. Так по крайней мере они мне рассказали. А когда я передал их легенду немцам, Бисмарк скептически бросил: «Вранье!» — и, не заметив их налитые злобой глаза, продолжал:

— Надо отдать должное Канарису, как умелому организа­тору «пятых колонн», представлявших собой крепко сбитый, связанный шпионажем, диверсией тайный фронт. Тому доказа­тельство — молниеносный разгром Франции, Югославии.

Азербайджанцы кинулись к Бисмарку с явным намерением его ударить. Ни мгновения не раздумывая, я заступился за ста­рика. Стычка была молниеносной и окончилась не в их пользу. И уже сидя на своей постели и поглаживая шею, один из них с укором заметил:

— За фашиста заступаешься!

— Нет, за пожилого, больного человека! А рассказывает он интересные вещи. Не вмешивайтесь! Ясно? — И уже обратился к Бисмарку: — Я жил в Югославии, и мне очень интересно бы вас послушать, как работала разведка рейха там.

— Знаете... — замялся Бисмарк,—разведка—дело весьма сложное. В нее людей привлекают разные мотивы: любовь к Родине, ненависть к врагу, желание сделать карьеру, склонность к авантюризму, а чаще всего деньги!

В каждом государстве их несколько, не говоря уж о войско­вой: наземной, воздушной, морской или подслушивания теле­фонных разговоров, почтовой цензуры, перехвата и расшиф­ровки радиодонесений, наконец, дипломатических источников. Наряду с ней существует и контрразведка! А трюки с одной и другой стороны самые неожиданные. Так, скажем, в Англию доставлялась нанятыми курьерами нейтральных стран обычная одежда, пропитанная симпатическими чернилами. Или на об­ратную сторону почтовой марки обычной открытки наносилась микроскопическая пленка. Сложность заключается в другом, и это главное, — как проверить информацию, полученную зачастую из сомнительного источника? Осведомитель мог ошибиться, быть обманут. Иногда дезинформация оказывалась настолько удачной, что вводила в заблуждение либо приводила к недоверию. Достаточно вспомнить дядю Джо и того же Косича, начальника Генштаба Югославии. Подробностей я не знаю,—и он посмотрел на Биберштейна.

Маршал, перейдя на французский, начал свой рассказ:

— Двадцать седьмого марта тысяча девятьсот сорок перво­го года, около девяти утра, Гитлер вышел из ванной. Егождаладъютант, полковник Шмунт, со срочной телеграммой: «Мой фюрер, важное сообщение от "Веры"!»

Просматривая написанное, Гитлер покраснел от бешен­ства. Не осведомительная служба рейха, а тайная шпионская организация, работавшая в Югославии, о которой знали только наверху, сообщала, что на заре произошел военный переворот, сброшено правительство Цветковича—Мачека... В тот же вечер в рейхсканцелярии был собран военный совет. Был приглашен генерал-полковник Фридрих фон Паулюс, впоследствии маршал и командир Шестой армии, уничтоженной под Сталинградом. Ему была вручена «Директива 25», впоследствии получившая название «Подножка (подхват) 25». Начальник Генштаба в при­сутствии фюрера заявил Паулюсу о решении Гитлера «разгро­мить Югославию, несмотря на все уверения Белграда». Генералу приказано отправиться специальным поездом в Вену, встре­титься с фельдмаршалом Листом, командующим Двенадцатой армией, расквартированной в Болгарии и частично в Румынии, с генералом фон Клейстом, командующим Первой бронетанковой армией, и полковником Вицлебеном, начальником штаба Второй армии, части которой дислоцированы в Австрии и Венгрии, с тем чтобы устно передать весьма важные данные. Л затем из Вены полететь в Будапешт...

Щелкнула кормушка, принесли обед.

После баланды и каши по моей просьбе он продолжил свой интересный рассказ:

— В Будапеште Паулюс должен был дождаться Канариса, с тем чтобы встретиться с фельдмаршалом Листом и рассказать ему последние данные разведки, в том числе и сведения, по­лученные от «Веры». Югославия дислоцировала на границе Болгарии четыре пехотных дивизии, а Двенадцатая армия Листа состояла из девятнадцати дивизий, из которых пять бронетан­ковых... На другой день, вечером, в посольстве Третьего рейха в Софии состоялся прием в честь фельдмаршала фон Браухича. Среди приглашенных были майор Генерального штаба Николов, выполнявший роль связного между Двенадцатой армией и болгарским Генштабом, с ним пришла и очаровательная жена, госпожа Николова. Настолько очаровательная, что даже сдер­жанный фельдмаршал Лист любезничал и ухаживал... На другой день, когда ее муж вернулся с Листом в Чакой, где находился штаб, красавица Николова отправилась на свидание к своему любовнику, помощнику военного атташе Югославии. Она рабо­тала не за деньги, даже если бы и хотела. Для работы в Болга­рии Югославией отпускалась мизерная сумма в 300 ООО левов, которая иногда мала и для одной серьезной информации. Она любила! — фон Биберштейн сделал паузу, собираясь с мыслями, а может быть, раздумывая, стоит ли этим людям все говорить. И, поглядев на меня, улыбнулся, спросив: