Вторник, 15-е

Сегодня произошло необыкновенное и удивительное событие. Раньше я, наверное, сказал бы, что его нис­послало провидение, или даже назвал бы, как сегодня Урсула, «чудом». Полагаю, в настоящее время я должен посчитать его счастливым или удачным, хотя «счаст­ливый» кажется слишком сдержанным, а «удачный» — слишком легкомысленным эпитетом для события, в котором есть доставляющая удовлетворение поэтиче­ская справедливость. И ключ! Потерянный и найден­ный ключ! Более суеверный человек вполне мог бы от­нести тот небольшой эпизод к разряду благоприятных знамений. Ибо без ключа я не сумел бы сегодня утром поехать в банк и открыть Урсулин банковский сейф, а не открыв банковского сейфа, не взял бы сертификаты ее акций, а без сертификатов акций не пошел бы в бро­керскую контору в центре Гонолулу и не обнаружил бы, что Урсула гораздо обеспеченнее, чем она могла когда-либо мечтать. Да попросту богата!

Потому что в ее колоде был джокер — еще один сертификат акции, о котором Урсула совершенно за­была. В простом, ничем не примечательном, довольно дешевом конверте, он лежал в ее свидетельстве о раз­воде, а она ни разу со дня развода не испытала желания заглянуть в этот документ, хранившийся на дне ящика под се завещанием и тонкой пачкой сертификатов ак­ций, о которых она знала. Все сертификаты, разло­женные по прозрачным пластиковым папкам, были приобретены, когда Урсула поселилась в Гонолулу, че­рез фирму «Симкок Ямагучи», с представителем кото­рой, мистером Уайнбергером, я встретился сегодня ут­ром. Оказалось, что Урсула купила эту акцию (причем действительно одну-единственную) во время распада ее брака — по рекомендации подруги, или своего адво­ката, или, возможно, даже бывшего мужа (она не по­мнит точно, все это было так давно), очень скромное вложение капитала размером в двести тридцать пять долларов всего за одну акцию малоизвестной тогда компании. Она убрала сертификат на право собствен­ности, забыла о нем, не позаботилась сообщить ком­пании о бесчисленной смене адресов в тот период своей жизни и потому никогда не получала дивиден­ды, а компания, по словам мистера Уайнбергера, со временем отказалась от попыток связаться с Урсулой.

Вытаскивая сертификат из тоненького конверта, мистер Уайнбергер нахмурился. «Что это? — спросил он. — Он не зарегистрирован в списке миссис Ридделл».

Список акций Урсулы значился на экране его ком­пьютера — янтарные буквы и цифры на коричневом фоне. Один за другим он проверил все пункты, выводя на втором экране другие списки и таблицы — белые буквы на зеленом фоне, — чтобы продемонстриро­вать, щеголяя профессионализмом, впустую на меня потраченным, ибо я ничего в этом не понял, рыноч­ную стоимость каждой акции на тот момент, прежде чем, с силой ударяя по клавишам, отдать распоряже­ние о продаже.

Какую же странную, отшельническую жизнь ведет мистер Уайнбергер. Нью-йоркская фондовая биржа закрывается в десять утра по гавайскому времени, по­этому он встает затемно и каждый день приходит на работу в пять часов утра, чтобы провести восемь часов в большом, лишенном окон и перегородок помеще­нии, уставленном рядами столов, за которыми хмуро пялятся на компьютерные экраны и бормочут в теле­фоны, на манер скрипок придерживаемые подбород­ками, мужчины в темных костюмах и полосатых ру­башках. Комната биржевых операций «Симкок Ямагучи» являет собой более убедительную имитацию Уолл-стрит, чем контора мистера Беллуччи, и с боль­шим успехом заставляет забыть о том, что за стенами этого здания сверкает в волнах прибоя солнце и гнут­ся под напором пассатов пальмы. Богатство Гавайев, насколько я могу предположить, зависит от таких лю­дей, как мистер Уайнбергер, работающих при электри­ческом свете и безразличных к искушениям тропичес­кого климата. Как я понял, свой рабочий день он закан­чивает к часу, но по его виду не скажешь, что остаток дня он проводит на пляже. Под преждевременной, пробившейся с пяти часов щетиной он бледен, будто шахтер. Я представляю, как он поедает свой ланч вмес­те с близкими друзьями в каком-нибудь холодном, как морозильник, тускло освещенном ресторане в цоколь­ном этаже соседнего торгового центра, а затем едет домой в автомобиле с кондиционером и тонированными стеклами, чтобы смотреть телевизор в своем до­ме с закрытыми ставнями.

«Господи Иисусе, — проговорил он, рассматривая сертификат. — Откуда, черт побери, это взялось?»

Я объяснил.

«Вы ознакомились с ним, мистер Уолш?»

«Да. Это, кажется, всего одна акция».

«Одна акция, но пятьдесят второго года, и обратили ли вы внимание, что компания называется «Интер­нэшнл бизнес машин»?[77]— Он побарабанил по клавиа­туре компьютера и вперился в бело-зеленый экран, где появился новый столбик цифр. — С пятьдесят второго года произошло множество расщеплений акций и вы­плат по акциям дивидендов, поэтому единственная ак­ция вашей тети превратилась в две тысячи четыреста шестьдесят четыре акции, а поскольку текущая цена акции «Ай-би-эм» составляет сто тринадцать долларов, то капиталовложение вашей тети составляет прибли­зительно... (он быстренько подсчитал) двести семьде­сят восемь тысяч долларов».

Я уставился на него, разинув рот.

«Вы сказали, двести семьдесят восемь тысяч?»

«Не считая дивидендов и набежавших процентов на дивиденды, которые «Ай-би-эм» помещала в банк на имя вашей тети в течение определенного количества лет, пока они пытались ее разыскать».

«Боже мой», — благоговейно прошептал я.

«Сто тысяч процентов прибыли на первоначальное вложение, — заметил мистер Уайнбергер. — Неплохо. Совсем неплохо. Что вы хотите, чтобы я сделал с эти­ми акциями?»

«Продайте их! — вскричал я. — Продайте немедлен­но, пока они не упали в цене».

«Ну, это вряд ли», — заверил мистер Уайнбергер.

Три четверти часа спустя я вышел, а лучше сказать — выплыл из здания с чеком в бумажнике на сумму $301096 и 95 центов — столько стоили акции Урсулы за вычетом, комиссионных «Симкок Ямагучи». Я прыгнул в такси и помчался в «Гейзер» в состоянии невероятного блаженст­ва. Все проблемы Урсулы были решены одним махом. Ей никогда больше не придется волноваться из-за денег. До­лой Бельведер-хаус и ему подобное. Она переедет в Макаи-мэнор, как только это можно будет организовать. До чего же приятно принести хорошую новость! Какую до абсурда невероятную гордость испытываешь. Я вбежал в вестибюль «Гейзера» и не мог стоять на месте, пока ждал лифта. Распахнув двери, ведущие в крыло, где лежала Ур­сула, я пронесся мимо сестры, которая возмутилась, ска­зав, что сейчас неприемные часы, и устремился к крова­ти тетушки. Вокруг нес были сдвинуты ширмы, и в возду­хе стояла ужасающая вонь. Из-за ширм появилась бледная медсестра, неся в руке что-то, накрытое поло­тенцем, и поспешила прочь, за ней показался доктор Джерсон, который, положив мне на плечо руку, развер­нул меня по направлению к двери.

«Мы наконец-то прочистили ей кишечник, — объ­яснил он. — Это была не клизма, а настоящий «коктейль Молотова»[78]. Я уже начал думать, что придется опериро­вать».