Там, внутри, под вуалью, угадывалось нечто золотистое, сиятельное, как свет, и тонкое, как луч. На Веноне Сариане было золотое платье, оставлявшее открытыми плечи и шею и самым скандальным образом не подразумевавшее ни единой нижней юбки. Оно льнуло к телу, к длинным ногам, бесстыдно облекая стройные бедра, и представляло девушку чем-то вроде воплощенного столба света. Рэндаллу показалось, что сегодня его невеста выше ростом, чем три дня назад, когда он увидел ее впервые. Волосы под шляпой угадывались черные, мягко вьющиеся, искусно — а как же иначе! — подобранные вверх. В поднимавшейся по ступенькам даме не было и следа детской неуверенности.

Отставая от патронессы на шаг, за нею следовала неизменная Кариатиди, державшая в руках букетик красных цветов. В чем была она, Рэндалл не запомнил, да в том и не было большого смысла. Он только обратил внимание, что на ее волосах как будто бы лежит какой-то малиновый отблеск. Женщины далеко не вчера начали красить волосы, однако этот мгновенный мазок, вплетенный в краски раннего южного утра, почему-то встревожил его. Сама депрессарио выглядела совершенно невозмутимой. Завидев постное выражение ее лица, Рэндалл едва удержался, чтобы ей не подмигнуть, но его удержала очевидная опасность публичного скандала. Взяв под руку невесту, он вместе с нею поднялся по ступеням и шагнул под своды храма.

Оба они были старше, чем обычно бывают вступающие в династический брак, и посторонних это ободряло, как бы питая намеки на их взаимную склонность. Рэндалл ожидал возможности взять за себя девицу равного статуса, с другой стороны, Венона Сариана выбирала мужа сама. Словом, перед алтарем стояли взрослые люди, сами отвечавшие за проблемы своего выбора. Не беспомощные дети. К тому же оба — безупречно красивые. Свет, лившийся в храм сквозь мозаичные витражи, омывал их волнами цвета, и главный священнослужитель Камбри совершил обряд со всем блеском, подобающим достоинству брачующихся. Свидетели утверждали, будто когда невеста подняла вуаль, жених довольно продолжительное время с пристальным вниманием вглядывался в ее лицо. Он видел подведенные глаза карего цвета, разрезом и влажностью напоминавшие оленьи, сочные полные губы выразительных и страстных очертаний, губы женщины, созревшей для супружества. Он убедился также и в том, что ни глаза, ни губы по отдельности ничего ему не сказали. Что в действительности врезалось ему в память, так это множество крохотных бриллиантов, усеивавших кожу Веноны Сарианы. Легким лучиком они начинались от переносицы, полумесяцем растекались по щекам, истончаясь, поднимались к виску… Пробовали ли вы запомнить черты веснушчатого лица? Что на самом деле сохранит ваша память, кроме веселой пестроты веснушек? Столкнувшись лицом к лицу, вы даже не узнаете этого человека. Бриллианты походили на слезы… или на звездную пыль и превосходно отвлекали взгляд, не позволяя ему сосредоточиться на том, что в самом деле было истинным лицом Веноны Сарианы. Рэндаллу даже пришло в голову, что он женится на фантоме. На принцессе Грезе, на отвлеченной идее. На чьей-то несбыточной мечте, вызванной к жизни чьим-то безудержным воображением. На принцессе из театра теней.

Осыпаемые цветами, они в открытой коляске направились в палаццо Камбри, где должен был состояться торжественный обед для особо избранных. Судя по обширной программе торжеств, молодые не спешили уединяться. Восседая во главе стола и раздвинув вуаль в обе стороны наподобие полога брачной постели, молодая жена невозмутимо лакомилась фруктами в вине, с неподражаемым изяществом доставая их из серебряной чаши двумя деревянными палочками. Гости на нижних столах перешептывались при виде ее алых, словно окровавленных ногтей. День неспешно катился к закату. Сэр Эверард, бывший везде, в полусекундных паузах едва успевал переводить дух, однако остался доволен: хоть отпраздновали и скромненько, но достойно, и ничто не омрачило воспоминаний об этом дне.

Ни одну из венценосных королевских пар так не марали сплетней, как эту, однако ни сплетни, ни даже время не оставили на них отпечатка. Их отношения остались прежними, и даже внешность не слишком изменилась за двенадцать прошедших лет. Гайберн I, по-прежнему похожий на седого волка, управлял страной, а его королева Ханна неизменно делила с ним стол и постель.

— Это должно было случиться, — сказал он ей в один из вечеров, когда, выполнив все ежедневные государственные обязанности, они наконец остались наедине. — Я знал, что в конце концов мы получим на свои головы войну. Видит бог, я ее не хотел. Но если мы допустили, что претендент остался жив..

— Ты говоришь о моем сыне… — беззвучно шевельнула губами королева. Жизнь ее была без радости, а радость — без упоения.

— …о том, кто с очень малой долей вероятности мог бы оказаться твоим сыном, — прервал ее супруг. — Война — это цена нашей с тобой сентиментальности. Но с этого дня мы переходим в иные сферы. С этого дня война становится делом элементарной самозащиты. Я не для того брал под свою пуку государство, чтобы отдать его первому же захватчику. И ты не за такого выходила замуж. Тебе хотелось быть уверенной, что я удержу то, за что взялся. Мы переступили черту, до которой я мог позволить себе ничего не делать.

Многих объединяют страшные тайны, у многих есть свои тайные грехи. Многие, и даже не королевские семьи прячут в запертом шкафу старый пыльный скелет. Но далеко не у всех это скелет собственного ребенка.

— Я и в страшном сне не могла бы увидеть, как мой муж войной идет на моего же сына.

Она была единственным на свете человеком, на которого Гай Брогау, бывший граф Хендрикье, властелин Северо-Западной Марки, не осмеливался повысить голос. Впрочем, не осмеливался — плохое слово. Он никогда не испытывал ни желания, ни необходимости заорать на свою жену.

— Не с твоим сыном, — повторил он с терпением, которое кому другому в его устах показалось бы безграничным. — Это Камбри использует имя твоего сына как знамя. Никогда бы не подумал, что ненависть моего тестя переживет его дочь.

— Но этот человек… который выдает себя за моего сына… — Королева не смотрела мужу в глаза. — Ведь он поступает так, к поступал бы на его месте Рэндалл, не так ли? Разве все, что он делает, похоже на Раиса?

Брогау пожал плечами:

— Предположим… только на минуту предположим, что мы ошиблись и это действительно Рэндалл. Что это для нас с тобой изменит? Ты надеешься, он позволит тебе заключить его в материнские объятия и пролить живительные слезы на своей груди? Какую сценку разыграете вы над моим хладным трупом? Если каким-то чудом он и в самом деле твой сын, то он должен считать тебя такой же изменницей, как и меня. Он никогда не скажет тебе: «Я люблю тебя». Даже если ты дождешься от него пощады. Подумай сама, это похоже на твоего сына. Боюсь, ты все же вынуждена выбирать между нами..

Ханна не ответила. Она сидела в деревянном кресле, как сиживала всегда, неподвижная, как картина, и невозможно было представить себе ничего более изысканного. Он всегда знал, но в эту минуту ощущение было почти болезненным, что они связаны навсегда. Навечно. До смерти.

— У него есть шансы?

— Ни малейших, — твердо сказал Брогау. — Во всяком случае, настолько, насколько это зависит от меня.