День еще только начинался, а напряжение уже достигло накала. Сама не отдавая себе отчета. Ара прислушивалась к голосам, крикам и песням.

Сила чувства здесь испокон веков измерялась силой крика. И мысли, приходившие в возбужденные и одурманенные мозги потенциальных государевых рекрутов, оригинальностью не отличались. Поскольку со жребием они все равно ничего не могли поделать, лучшее, что им оставалось, — это найти себе женщину на Последнюю Ночь.

Подобная связь тоже не осуждалась. Она даже некоторым образом была освящена обычаем. Ребенок был бы признан, девушка считалась бы невестой, а если бы парень на государевой службе погиб, не заключив другой, церковный брак — то и полноправной вдовой, и родители мужа были бы обязаны взять ее в дом.

Другое дело, среди разумных молодых дагвортчанок удел соломенной вдовы популярностью не пользовался, и те, кто еще не успел проторговать свою девственность, предпочитали ожидать результатов жребия и действовать в дальнейшем, уже сообразуясь с ним. Куда рациональнее жить у мужа под боком, чем иметь его незнамо где. Так что поиски будущих рекрутов увенчивались успехом далеко не всегда. Нет, разумеется, были сегодня и руки, сплетенные поверх плетня, и истовые клятвы под сенью жасмина, и Последняя Ночь не по расчету. Ну да мы сейчас не о любви.

И те четверо, что выбрались к ним на пригорок выпаса, пьяные и злые, думали отнюдь не о том, чтобы имущественно облагодетельствовать сговорчивую девку, а только лишь о том, чтобы ее наконец найти. Возобладать над нею, удостовериться, что есть еще кто-то, чей страх и чья беспомощность перед наступающими обстоятельствами еще превосходят их собственные. Каждый из них в свое время бросил в Ару камень, каждый промахнулся, и, соответственно, каждый в некоторой степени был неудовлетворен. К тому же Ара подросла с тех пор, как представляла интерес только в качестве мишени для удачного броска. Теперь она достигла статуса добычи. Каждый счел кровной обидой то, что, как им показалось, презренный заморыщ и недоносок Хаф добился у нее того, в чем им, настоящим, ничем не обиженным мужикам, отказали эти расчетливые стервы. По неписаным законам Хаф не мог обладать большим, чем они что бы это ни было. К тому же из сказок, за которыми все, и взрослые, и дети, коротали долгие зимние ночи при лучине, все знали, что переспать с ведьмой — к солдатской удаче.

Хаф и пискнуть не успел, как его оттеснили, свистнув пару раз в ухо, беззлобно, для острастки, чтоб в другой раз не путался под ногами, и Ара навсегда осталась в недоумении, собирался ли он вообще заявить о себе как о мужчине и защитнике. Взвейся тут Ара в своем стремительном беге, им бы нипочем ее не догнать. Но она никогда не бегала от тех, кто кружил у стенки ее пузыря. Словно знала, что стоит побежать единожды — и придется бегать всю жизнь. Как Хафу. В том, чтобы слыть ведьмой, было какое-то мрачное достоинство. В том, чтобы быть жертвой, не было ничего.

Страх полоснул визгливой пилой по нервам, как ножом по горлу, когда ее хватали за руки, за волосы, за непрочный холщовый ворот, поддавшийся с сухим старческим треском. Полоснул — и исчез, всосавшись в их испуганные вытаращенные глаза, в их беспомощно опустившиеся руки, унося на своих перепончатых крыльях стремительно улетучивающееся желание.

Ара нарочито нежно подобрала с земли рогатую гадюку, обвившуюся вокруг ее голой руки как диковинный дорогой браслет, прильнувшую к смуглой коже едва не с любовью.

— Еще раз, — сказала девушка так равнодушно, словно и не от себя отводила угрозу, — полезете к кому бы то ни было сильничать, останетесь вовсе без мужеской силы. Засохнет на корню. Это заклинание. Все, — она обвела взглядом потрясенные лица деревенских парней, свято веривших во всемогущество Зла, — услышали?

Издав жалкое нечленораздельное блеяние, которое она милостиво согласилась зачесть за согласие, неудачливые насильники посыпались с пригорка вниз, и уже оттуда, потрясая кулаками, выкрикивали смятые расстоянием и противным ветром угрозы пустить ведьме огненного воробья под стреху. Непонятно, что напугало их больше: змея в ее руках или то, как им внезапно расхотелось.

Оставшись на склоне победительницей. Ара сжимала и разжимала кулаки. Она даже была слегка разочарована тем, что все произошло так легко. Она бы хотела сделать им что-нибудь похуже, но они не дали повода.

— Вот, — сказал Хаф, которого она поперву, в пылу не заметила, — они там будут точно такие же. Только у меня твоей силы нет. Я так понял, сделать с тобой что-то этакое… на что не станет твоего согласия… достаточно затруднительно?

— Выходит, так, — бросила она сквозь зубы.

— Тогда тебе тем более тикать надо, — сделал он неожиданный вывод уже ей в спину. — Ты так засветилась, что пуще не надо. Как бы впрямь вашу хату не подпалили. Себя не жалеешь, мать пожалей. На старости лет по миру ее пустишь. Не стоит недооценивать силу людского страха.

Он был прав. И он был прав тысячу раз, и жизнь тысячу раз доказывала ей его правоту. Она обладала немереной силой, но сила страха многих людей превосходила силу любого волшебства. Нет ничего проще, чем куче перепуганных истериков совладать с одной беззащитной ведьмой.

Бросив Хафа, где он стоял, она размашистым шагом направилась домой. Было бы разумно предупредить мать и получить от нее какой ни на есть дельный совет.

Та сидела за столом одна, во главе, неподвижно, как глыбища, и такая же холодная или, может быть, остывшая, когда Ара возникла в дверном проеме, наполненном светом. Увидела бы Ара себя — понравилась бы. Босоногая, тонкая, быстрая, как ласточка.

— Мама, — начала она с порога и услыхала с порога:

— Я не мать тебе.

Странно, но она ничуть не удивилась, даже внутри себя будто знала об этом всегда.

— Для того чтоб такой, как я, родить такую, как ты, впрямь с самим чертом блудить надо. Да он таким, как я, видать, не предлагает.

— Пуганула я их. Кажется, слишком.

— Слышала уже. Болтают о тебе поболе, чем о завтрашней вербовке. Вот погоди, решат они сейчас что-нибудь одно на всех, а там уж нам не поздоровится. Обеим.

Перед тем как войти, Аре казалось, будто она способна стереть с лица земли весь Дагворт, но пока стояла она перед матерью, сила и решимость ее убывали.

— Я ж не виновата!

— Я виновата! Я тебя взяла. По корысти да по большому страху. Да еще думала, от тебя прок какой будет. Не от добра доброе дело сделала, так что и добра от тебя ждать нечего. Сядь, расскажу, как было, что ты есть такое, заклятая на кровь душа. Может, в жизни пригодится.

Ува сломалась. Надтреснула, как старый кувшин. Груз напряжения, страха, всеобщего отчуждения, неоправдавшегося ожидания несбывшихся невиданных благ от неведомых сил, тяготивший ее с той минуты, как Ара вошла в ее жизнь, оказался непосильным даже для двужильной деревенской бабы. Цена оказалась слишком высока, и Ара молча, даже с пониманием выслушала ее отказ платить дальше незнамо за что.

— Уходить тебе надо, — закончила Ува. — И быстро. Отсидишься где-нибудь. Потом, коли захочешь, вернешься, только не слишком быстро. Надо, чтоб забыли. Увидят — сожгут живьем, потом виноватых не сыщешь, потому как все виноватые разом. А упираться станем — сожгут обеих вместе с хатой. Совесть поимей, оставь мне последнее. И так уж ты у меня душу в долг взяла и ни грошика не вернула.