– Верно, – Авраам кивнул. – Свою переменчивую внешность Мем подгоняет под того человека, к которому приходит. Ибо каждый человек сам носит в себе собственную смерть…

– Но, однако, заказчик потребовал за свои деньги не только этого, – продолжил художник. – Он потребовал еще кое-чего, и потому-то я и пришел к вам за советом…

– И это неудивительно, – проговорил Авраам. – Мем широко расставляет свои силки, чтобы уловить в них человеческое сердце! Деньги, полученные от него, приходится отрабатывать вдесятеро!

– Не перебивайте меня, минхейр Авраам! – Рембрандт повысил голос, и пламя свечей метнулось в сторону, как будто отшатнувшись от него. – Не перебивайте меня, мне и без того трудно говорить. Вот, взгляните, он дал мне две эти склянки, – мейстер Рембрандт осторожно развернул небольшой сверток, который прятал в складках своей одежды, и подал Аврааму два крошечных стеклянных пузырька, один – из темно-синего стекла, другой – из прозрачно-зеленого.

Авраам бережно принял склянки из рук художника, посмотрел сквозь них на пламя свечи, потом поставил пузырьки на стол и поднял глаза на Рембрандта.

– Что же вы должны сделать с содержимым этих склянок?

– Я должен подмешать его к своим краскам. Содержимым синего пузырька я должен пометить лица господ стрелков. Не всех, но только шестерых важнейших. Это – Капитан Баннинг Кок, лейтенант Виллем ван Рейтенбюрх, знаменосец Ян Корнелиссон, два сержанта и господин Якоб Дирксен де Рой…

Авраам кивнул, как будто ему был понятен тайный замысел Черного Человека.

– Содержимое же зеленого пузырька я должен подбавить к тем краскам, коими буду писать лицо самого заказчика… то есть… получается, свое собственное лицо!

– Так, – Авраам снова кивнул и зябко поежился, словно ему стало холодно в жарко натопленной комнате.

– Что же мне делать? – воскликнул мейстер Рембрандт, вскочив и сделав несколько шагов, как будто этими движениями рассчитывал усмирить снедавшее его беспокойство.

– Вы приняли от него деньги, минхейр ван Рейн? – деловито осведомился Авраам.

– Принял, – с горестным вздохом ответил художник.

– Значит, обратного пути нет… – очень тихо проговорил Авраам. – Приняв деньги Мема, вы приняли вместе с тем обязательство выполнить его поручение. Такие договора нерасторжимы… Значит, вам придется сделать все, что обещали.

– И каковы будут последствия? – спросил Рембрандт, повернувшись к Аврааму.

– Попробую узнать… – Старик снова встал, подошел к тому же шкафу и достал из него небольшой кованый сундучок. – Надеюсь на вас, минхейр ван Рейн, – проговорил он, отмыкая крышку сундучка и выставляя на столик склянки и коробочки различного размера и цвета, стеклянные реторты, аптечные весы и какие-то странные инструменты. – Надеюсь, вы не станете никому рассказывать о том, что видели в этой комнате!

– Разумеется, – кивнул Рембрандт.

– Полагаюсь на ваше слово… В противном случае меня могут ожидать серьезнейшие неприятности… серьезнейшие! Вы меня понимаете, минхейр ван Рейн?

Рембрандт кивнул. Авраам склонился над столом. Осторожно открыв зеленый пузырек, он наклонил его над пустой склянкой, куда вытекла капля маслянистой зеленоватой жидкости. В комнате запахло чем-то острым и пряным – то ли рождественской еловой хвоей, то ли морской йодистой пеной.

Закрыв пузырек, Авраам подбавил в склянку красноватую жидкость из маленькой бутылочки, подсыпал бурый порошок, взболтал и поднес к пламени свечи.

Рембрандт нервно расхаживал по комнате, сжимая руки, и поминутно спрашивал Авраама:

– Ну что? Есть ли результат?

Старик не отвечал ему. Он колдовал над содержимым склянки, то подогревая его над пламенем, то добавляя еще какое-нибудь снадобье, и негромко бормотал, перемежая слова на своем древнем языке с голландскими, но столь же непонятными словами:

– Секрет каракатицы… лист аконита… Меркурий во второй четверти… медвежья лапа… яд африканской рогатой змеи сурукуку… сульфур нитратум… лист папоротника…

Вдруг содержимое склянки забурлило, над ней поднялся желтоватый дымок, и в комнате запахло поистине адским смрадом.

Авраам закашлялся, отставил склянку в сторону, покачав головой, и взял другую, чистую. В нее он вытряхнул каплю жидкости из синего пузырька.

На этот раз в комнате запахло чем-то резким и неприятным, и словно сделалось холоднее. Рембрандт припомнил посещение анатомического театра, где он зарисовывал мертвые тела, когда работал по заказу принца над Страстями Христовыми. Там стоял такой же неприятный запах и тоже было холодно.

Авраам запахнул полы своего домашнего бархатного камзола и снова принялся колдовать над содержимым склянки.

На этот раз Рембрандт не вслушивался в его слова, а только следил за руками старика, то что-то подбавлявшего в склянку, то размешивающего ее содержимое серебряным шпателем.

Снова жидкость в склянке забурлила, но на этот раз в комнате распространился запах изысканных восточных благовоний.

Авраам взял в руки обе склянки и слил их содержимое воедино.

Рембрандту показалось, что две жидкости противились этому соединению, не желая сливаться, но закон природы оказался сильнее их противодействия.

Смесь жидкостей забурлила, задымилась, но вскоре успокоилась.

В склянке была теперь прозрачная жидкость, неотличимая от родниковой воды.

– Это и есть вода, – проговорил Авраам, как будто расслышал мысли своего гостя. – Слив воедино две противоположности, мы получили ничто – прозрачную и чистую воду!

– Что же за противоположности вы сливали? – нетерпеливо спросил художник.

– Люди несведущие называют это мертвой и живой водой, – ответил Авраам после недолгого раздумья. – Так оно, собственно, и есть – первый состав содержит в себе концентрированную субстанцию смерти, второй – субстанцию жизни…

– Почему же первый состав распространил после ваших алхимических манипуляций столь отвратительный запах, а второй – столь пленительный аромат?

– Потому, минхейр ван Рейн, что жизнь содержит в себе много отвратительного и низкого, смерть же – это покой и чистота… впрочем, не все согласны с этой точкой зрения.

– Допустим, – Рембрандт махнул рукой, словно отгоняя докучливое насекомое. – Куда больше, чем эти ученые рассуждения, меня беспокоит, что же произойдет в результате выполнения моего договора с тем человеком.

– Когда ваша картина будет закончена, равновесие света и тьмы в нашем мире нарушится, – ответил Авраам так спокойно, как будто говорил о видах на урожай капусты. – Войны, голод, эпидемии охватят Европу, как пламя охватывает сухую солому, и ваша картина будет средоточием несчастий, то есть чем ближе к ней, тем больше будет происходить ужасного…