После этого исцеления Учитель долгие дни не мог показаться в городе, как оскверненный нечистым прикосновением, и странствовал вместе с учениками по бесконечным пустынным дорогам.

Один раз только почудилось Иуде: тень какой-то глубокой, пронизывающей до мозга костей грусти прошла в ясной тишине их невозмутимой галилейской радости. Кто знает, может быть, только почудилось. Ведь это было как раз в минуту рассвета, напряжения радости.

Это было там, в первые дни, в Кане, на браке, когда еще Учитель не был так известен и так почитаем, и туда, на бракосочетание, Его позвали не как Учителя, а скорее просто как знакомого, больше даже знали Его Мать. Но ОН пришел со всеми, только что окружившими Его учениками.

Было уже за полночь… Свадебное пиршество было в полном разгаре: шумели и говорили, радуясь и перебивая друг друга. Высокая белая фигура Учителя показывалась в разных углах горницы. То одни, то другие окружали Его, и Он беседовал с ними.

Но вот, точно утомленный этим весельем и праздником, Он вышел из горницы туда, к преддверью, и остановился на пороге, вдыхая свежий, предутренний воздух. Ученики вышли вместе с Ним. Они тоже устали, а главное – хотели побыть опять наедине с Ним, ощутить острую радость Его близости и Его необычайности.

Иуда стоял совсем рядом с Учителем и видел, как к Нему подошла Его Мать, такая же высокая и стройная, как Он, тоже в длинных белых одеждах. Она наклонилась к Нему ласково и нежно, трогая слегка Своею тонкою рукою края Его хитона. Она говорила, кажется, о том, что у нерасчетливых и бедных хозяев не хватает вина для пиршества.

И вот тут Иуда увидел, как лицо Учителя изменилось, точно затуманилось пеленой острой и пронизывающей грусти. И Иуде показалось, что на миг, нет, это продолжалось меньше мига, Учитель взглянул на него, и от этого взгляда резкая боль прожгла его, Иудино сердце.

Совсем тихо Он отвечал Матери. Он, кажется, сказал Ей о Своем часе. Этот час еще не пришел. И от этих слов Ее лицо покрылось смертельной бледностью, точно вспомнила Она о чем-то бесконечно страшном.

Они стояли рядом молча, такие похожие Друг на Друга в Своей красоте и в Своем страдании.

Но это продолжалось только миг. Может быть, все это только так показалось Иуде.

А затем Учитель уже обернулся к высоким водоносам и смотрел, как слуги наполняют их водою по Его слову.

И потом все видели, как в этих водоносах было вино вместо воды, такое красное, похожее на кровь.

Что сделалось с учениками тогда? Они пробовали вино, вырывая друг у друга, они смеялись и даже, кажется, плакали как дети, с гордым и ликующим торжеством, показывая друг другу на Учителя, не смея, однако, подойти к Нему слишком близко и рассказать о своем ликовании, как будто бы почувствовали сразу какую-то черту, которая легла в этот час между ними и Им.

А Учитель стоял на пороге спиною к горнице и смотрел на восток, где, разгоняя предутренний туман, восходящее солнце зажигало первые красные полосы, и кровавые отсветы ложились на Его лицо, руки и на складки длинных белых одежд.

____

Потом, уже значительно позже, видел Иуда эти тени грусти. Это было в незабываемый ни для него, ни для других апостолов день. Накануне этого дня Учитель не спал с ними вместе. С вечера Он ушел в горы, и они знали, что всю ночь проведет в молитве. Так поступал Он часто, особенно после дней, когда людей около Него было слишком много, или накануне других дней, отмеченных чем-нибудь особенным в Его служении.

Наутро, когда Он пришел к ожидавшей Его толпе, Он не стал беседовать. Став посредине, Он внимательно смотрел на собравшихся, останавливая иногда Свой пристальный взор на отдельных лицах. И тех, на кого Он так смотрел, Он потом называл по имени и знаком указывал им, чтобы они вышли из толпы и стали рядом с Ним. И сразу вся толпа поняла, что в эту минуту совершается что-то бесконечно значительное в жизни тех, чьи имена Он назвал, и, может быть, не только в их жизни. И все затаили дыхание, и каждый трепетно звал: «Не я ли?»

А Учитель медленно и громко называл избранных. Вот вышел покрасневший от волнения Петр, его брат Андрей, всегда радовавшийся воспоминанию, что он первый пошел за Учителем, вот молодые сыновья Зеведеевы: Иоанн и Иаков, а вон и Матфей, еще недавно сидевший у мытницы и собиравший подати.

Семь… десять… одиннадцать… Учитель остановился.

Иуда стоял в толпе, отделенный от Учителя спинами стоявших ближе. И сердце его замерло. Господи… зачем, зачем Он их выбирает? Может быть, Он хочет сделать из них первый легион, когда пойдет на Иерусалим, чтобы там воссесть на престоле Давидовом. Если так, то разве не знает

Он, разве не видит, что вот здесь в толпе стоит тот, кто готов, не раздумывая, отдать за Него свою жизнь, разве не знает о любви его, Иуды, о трепещущем сердце, о восторге, не престающем ни днем, ни в темной тишине ночи…

Пусть же Он возьмет его, Иуду, остановит на нем Свой выбор. Ведь все равно сердце его и жизнь принадлежат Учителю. А Учитель молчал… Казалось, Он находился в каком-то странном раздумье, и глаза Его были полузакрыты. Но вот Он поднял Свои длинные ресницы, и Его испытующий взгляд, скользя по лицам ждущей толпы, упал на лицо Иуды. На миг их глаза встретились, и во взоре Учителя увидел Иуда снова страшную печать той невыразимой грусти, что мелькнула там, в Кане; только теперь была она еще острее и нестерпимее. И Иуда затрепетал всем телом от ответной непонятной боли, от страха каких-то невыразимых предчувствий, от мысли, что чаша избрания не коснется его уст. Но как-то особенно внятно, в общем молчании, прозвучал тихий голос Учителя:

– Иуда.

В этот день его и одиннадцать других Он возвел на гору, там молился о них, возложил на них руки и назвал апостолами.

Когда же началась перемена? И что случилось?

Иуда силился вспомнить. Да, кажется, это началось после встречи с этим сумасшедшим стариком, с раввином Бен-Акибой.

Они с Учителем были тогда в Иудее, в Иерусалиме, на празднике Пасхи. Хотя Иудея для него, Иуды, родная, но с тех пор, как он ходит за Учителем, Галилея ему кажется роднее и ближе. Здесь, среди иудейских учителей, среди этих ученых раввинов и воспитанного ими народа, Учитель кажется совсем чужим,