— Если я и вправду обладаю гением, месье, — если обладаю, — неужели все эти тренировки и упражнения действительно необходимы? Зачем нужны бесконечные сочинения, в которых я вынуждена имитировать форму других писателей? Почему я не могу просто писать то, что пожелаю?

— Форму необходимо изучать, без формы не стать поэтом, с формой ваши работы будут намного мощнее.

— Но разве поэзия не добросовестное выражение того, что происходит в душе?

— Возможно.

— И разве гений не является чем-то врожденным, божьим даром?

— Небесную природу этого дара невозможно отрицать.

— В таком случае гений по своей природе должен быть бесстрашным и безрассудным, — заявила я, — и действовать подобно инстинкту — без обучения и долгих раздумий.

— Гений без обучения — все равно что сила без рычага, мадемуазель. Это душа, которая не может выразить свою внутреннюю песнь при помощи грубого и хриплого голоса. Это музыкант без настроенного фортепиано, который не может предложить миру свои чудесные мелодии. Это ваши ранние работы, мадемуазель. — Месье наклонился и посмотрел мне в глаза. — Природа наделила вас голосом, мадемуазель, но вы только учитесь его использовать и превращать в искусство. Вы должны стать художником. Учитесь, упорствуйте, и вы будете поистине великой. Ваши труды останутся в веках.

Мое сердце колотилось, отчасти от его близости, но еще больше — от воздействия этих фраз; для меня словно открылся новый мир. Радостное тепло разливалось по телу и переполняло грудь, поднималось к лицу, подобно солнечным лучам.

В этот миг дверь библиотеки распахнулась, и в комнате появилась мадам Эгер. Ее взгляд упал на нас, и она застыла на месте.

Месье Эгер выпрямился и небрежно затянулся сигарой.

— Мадам?

Их глаза встретились.

— Не знала, что у вас урок, — холодно сказала она.

— Я только давал мадемуазель Шарлотте мудрые советы касательно ее будущего и ее сочинений. — Он обратился ко мне: — Мы закончили, мадемуазель. Можете идти.

Я немедленно покинула комнату; мое сердце все еще колотилось. Мадам отвела глаза и сделала шаг в сторону, пропуская меня.

Из библиотеки месье Эгера я вышла, дрожа от возбуждения. Мне нужно было укрыться и сполна насладиться впечатлениями от нашей беседы. Я бросилась наверх, схватила плащ и выбежала в сад.

Уже давно стемнело, было прохладно и тихо. Я стояла на лужайке и вдыхала бодрящий ночной воздух; после недавнего апрельского дождя пахло свежестью и чистотой. Над головой мерцал звездный полог, серебряная луна бросала отблески на россыпи крошечных белых цветов, едва распустившихся на черных ветвях фруктовых деревьев. Я брела по центральной аллее. Мое сердце радовали веселые трели сверчков и звуки окружающего города, напоминавшие тихий гул далекого океана.

Тут стукнула щеколда, и задняя дверь в пансионат бесшумно распахнулась. Кто-то вышел, немного постоял и направился ко мне. Я знала, что это он. Я ждала. Он догнал меня и зашагал рядом.

— Чудесный вечер, не правда ли?

— Несомненно, месье.

Мы шли. От его одежды пахло дымом.

— Где ваша сигара, месье?

— Оставил в доме. Не хотел заглушать аромат весенних цветов. — Он глубоко вдохнул и улыбнулся. — Теперь, встретив вас, я особенно этому рад, поскольку знаю, что сигара вам не нравится.

— Я привыкла к ней, месье. Даже научилась ценить ее аромат, поскольку он напоминает о вас.

— Значит, вы больше не размахиваете моими книгами за окном?

— Я не посмела бы, месье, из опасения, что вы спикируете на меня, подобно ангелу мщения, и попытаетесь отобрать мой трофей.

— Ваш трофей? Приятно слышать, что вы так относитесь к моим скромным сюрпризам.

— Книги, которые вы разделили со мной… для меня это целый мир. Понимать, что вы нашли время подумать обо мне, простой ученице в вашей школе и учительнице под вашим началом, — это честь для меня, месье.

— Простой ученице в моей школе и учительнице под моим началом? — повторил он, в замешательстве тряся головой, затем повернулся ко мне, заставил остановиться и ласково посмотрел мне в лицо. — Мы оба одновременно ученик и учитель, мадемуазель. Но знайте, что вы значите для меня намного больше. Вы мой друг, мадемуазель, друг навеки.

Мое сердце переполняла такая радость, какой я никогда не испытывала; его слова продолжали звучать в моих ушах. «Друг навеки». Он объявил это с неприкрытой симпатией во взоре. С внезапной всепоглощающей страстью я поняла, насколько глубоки мои чувства к этому мужчине. Когда-то я боялась его, со временем научилась почитать и уважать, позже ценила как друга. Но теперь мои чувства окрепли и стали намного глубже. Я любила его. Любила.

О! Я отвернулась и застыла в смущении. Разве это возможно? Разве я могу любить месье Эгера? У него есть жена, семья, которой он предан должным образом, домашняя жизнь, стать частью которой мне не суждено. Любить месье Эгера нельзя, это нарушение всех правил морали и приличия! Разве я могу дать волю чувствам?

С колотящимся сердцем я лихорадочно пыталась осознать это великое открытие. Если я люблю месье Эгера, мне есть лишь одно оправдание: я люблю его не как невеста любит жениха или жена любит мужа, нет! Я люблю месье, лишь как ученица любит учителя. Я сотворила из него кумира и, подобно низшим существам, поклоняющимся кумирам, не нуждаюсь в ответной любви. Я довольна — должна быть довольна — тем, что он может дать: чистой и простой дружбой, которую он предлагает мне столь свободно. Эти молчаливые раздумья утешили меня и успокоили мою совесть, пока я так же внезапно не поняла еще кое-что — и тогда на меня обрушилось столь огромное горе, что слезы брызнули из глаз.

— Почему вы плачете, мадемуазель? Я только сказал, что вы мой друг навеки.

— А я ваш, месье, — тихо и уныло отозвалась я.

— И вас это печалит?

— Нет, месье. Я скорблю о другом.

— О чем же?

— О том, что когда-нибудь мне придется покинуть Брюссель, месье.

— Но Англия — ваш дом. Там живут ваши родные. Несомненно, вы будете счастливы вернуться к ним.

— Да. Но Брюссель — этот пансионат — стал мне домом больше года назад. Я жила здесь полной и радостной жизнью. Я говорила как равная с тем, кого я почитала, кем восхищалась; я имела возможность общаться с человеком незаурядным и сильным, человеком широкого ума. Я узнала вас, месье, и меня наполняет печалью мысль о том, что однажды мне придется покинуть вас… что нашим встречам настанет конец.

— Даже в разлуке, мадемуазель, мы сможем поддерживать отношения друг с другом.

— Но как, месье? Письма могут быть драгоценны; я часто перечитываю письма родных и друзей, и они много для меня значат. Но даже если бы я писала вам каждый день, а вы отвечали так же часто, я не получила бы и тысячной доли того удовольствия, которое приносит мне беседа лицом к лицу.