Когда с носками было покончено, он сказал:

– Теперь посмотрим, какая из грязных рубашек больше подойдет?

Наконец он оделся, выбрав рубашку, пятна на которой заслонял галстук. Затем он заставил меня понюхать оба своих синих блейзера.

– У тебя великолепный нюх, – сказал он. – Лоис в прошлом жаловалась на запах от моей одежды. Она не осознает, что грязь – это привилегия аристократии, но сегодня вечером я должен ей угодить.

Генри по-настоящему льстил мне, поскольку видел во мне инструмент к своему успеху сегодня вечером. Сначала я оказался похож на Джорджа Вашингтона, теперь было оценено, а не осмеяно мое обоняние.

Я выбрал тот блейзер, который меньше пах жизненным опытом. Генри с благодарностью надел его, но в качестве меры предосторожности побрызгал одеколоном лацканы. Мы были готовы, но тут, как всегда, подняла свою уродливую голову отчаянная проблема ключей.

– Ключи. Ключи пропали! – возопил Генри. – Вот так. Взяли и исчезли. В последний раз их видели в Бутте, в Монтане.

Ключи нашлись рядом с телефоном. Наконец мы вышли. Когда мы спускались, Генри застонал.

– Что еще? – спросил я.

Мы остановились на втором этаже.

– Этим штанам недостает циркуляции. Сперме грозит смерть.

– Что вы говорите? – изумился я.

– Сперма будет разбавлена.

– Я думал, вы поставили крест на производстве потомства, – сказал я.

– Нет. Я в расцвете своих сил.

Я был в шоке. Генри всегда проповедовал целомудрие. Так что я не мог поверить этому неожиданному упоминанию о сперме. Думаю, он просто был в хорошем расположении духа, поскольку мы выходили в свет. Но тем не менее я решил прояснить этот вопрос:

– Когда я в первый раз с вами встретился, вы сказали, что удалились от секса.

– Удалился? Нет. Правильно будет сказать отстал. – Генри рассмеялся над собой, и я рассмеялся тоже, затем мы спустились по оставшимся ступенькам и вышли на улицу. Мне нравилось, когда Генри заговаривал о сексе. Но мне всегда было мало. Каждый раз, когда об этом заходила речь, я чувствовал, что приближаюсь к тому, чтобы узнать о нем правду. Мы направились к автомобилю Генри. Я был невероятно счастлив, что мы вместе. Мир был прекрасен.

Мы взяли «скайларк», хотя я предлагал поехать на «паризьене», но Генри не желал ездить в моей машине. Он об этом не говорил, но я знал, что он не доверяет моему умению водить.

Я боялся «бьюика» Генри, но желание быть с ним пересиливало страх. Пока мы, кренясь, двигались по Пятой авеню, он рассуждал:

– Рулевое управление может выйти из строя в любую минуту и поубивать всех вокруг. Я должен примирить эту мысль со своей совестью. Постараюсь предупредить тебя, чтобы ты успел выпрыгнуть. Я планирую въехать в стену, пожертвовав собой. Это последнее, что я смогу сделать.

Я держал руку над дверной ручке, но с машиной, похоже, все было в порядке. По дороге к музею мы пересекли Центральный парк с темными, унылыми деревьями, возвышавшимися с двух сторон.

– Должен предупредить тебя, что Лагерфельд довольно тучная, – сказал Генри. – Она едва может ходить, у нее тросточка. Вот почему она остается мне подругой все эти годы, из-за моих машин. Я могу ее подвозить. Но даже и без меня она всюду поспевает. Бесплатный концерт в Бронксе, пьеса в Бруклине, если тоже бесплатная, – и она тут как тут. В особенности если есть еда. Она пролезет везде, где другим нужно приглашение. Является со своими космами Брунгильды и с тросточкой и говорит: «У меня нет времени отвечать на все приглашения». Она и меня ухитрялась проводить на множество мероприятий. Долгие годы мы таким образом пробирались на вечеринки, пьесы и оперы. Иногда она прикидывается журналисткой из «Журнала для леди Йорквилля»; это всегда очень хорошо срабатывает.

По тому, как Генри говорил о Лагерфельд, я понял, что он все еще восхищается ею, несмотря на ее попытку украсть у него комнату в Палм-Бич.

– Ее сердце было разбито еще в ту пору, когда она была грациозной женщиной, – продолжал он. – Она, наверное, тогда была очень красива. Хорошее лицо, хорошие волосы… Ну, у нас у всех кое-что есть, даже у Лагерфельд. Конечно, у некоторых людей ничего нет, зато у них есть утешение, что они не станут уродливей, когда постареют.

Мы припарковали машину на западе Центрального парка и вошли в здание Исторического общества, которое располагалось рядом с массивным гранитным Американским историческим музеем. Пока мы поднимались на лифте на нужный этаж, Генри предупредил:

– Не ожидай, что там будут толпы.

Открытие проходило в длинной элегантной комнате с высоким потолком и прекрасным деревянным полом. Мы задержались у входа, чтобы прочесть карточку на двери, в которой объяснялось, что здесь состоится выставка недавно подаренных портретов благородных семейств XIX века из долины реки Гудзон. Прочитав карточку, мы устремили взгляды в дальний конец комнаты, где был приготовлен стол с фруктами, крекерами, сыром и мясом, выстроенными в полной боевой готовности.

– О, хорошо, еда есть, – обрадовался Генри и затем спросил: – Кто сказал: «Он увидел кусок сыра и произвел опустошение»?

– Не имею представления, – ответил я уныло, снова упустив возможность показать Генри, как я умен.

– Хэзлит о Вордсворте, – сказал Генри, и мы, словно изголодавшиеся, двинулись прямиком к столу, прокладывая себе путь через небольшую толпу. Там было около тридцати человек, и никто не смотрел на картины, развешанные по стенам. Все стояли маленькими группками, прихлебывая вино из пластиковых чашечек.

Я быстро осмотрел присутствующих в поисках красивого лица, но это была по большей части престарелая, седовласая коллекция. Генри прошептал мне:

– Лагерфельд здесь. Сейчас она охотится за едой. Заблокировала все подходы. Нам повезет, если что-нибудь останется.

Мы приблизились к столу, Лагерфельд стояла к нам спиной – она склонилась над подносом, – и Генри вежливо сказал:

– Мэридит, ты сегодня прелестно выглядишь.

Дама медленно повернулась с куском сыра в руке посмотреть, кто это, и Генри удалось проскользнуть мимо ее талии и ухватить кусок сыра, при этом продолжая осыпать ее комплиментами.

– На тебе чудная накидка, – ворковал он.

– О, это ты, Генри, – произнесла Лагерфельд. – Счастлива тебя видеть.

– Позволь представить тебе Луиса Ивза, – отозвался Генри. – Мой гость, уроженец великого штата Нью-Джерси.

Мне было приятно, когда Генри выказывал обожание по отношению к Нью-Джерси. Он полагал, что люди там честны, а автомобили дешевы.

Лагерфельд с притворной скромностью протянула мне большую мягкую руку, и я вежливо ее пожал. Она улыбнулась, показав громадные щели в зубах, и сказала:

– Приятно встретиться с вами.

Лагерфельд была довольно высокая, примерно пяти футов девяти дюймов, но поскольку она была женщиной, то казалась даже выше. Она была довольно объемистая. На ней была черная накидка, а под накидкой прозрачный черный топ, темной вуалью покрывавший ее груди. Опускаясь ниже, он становился более прозрачным, и мне даже показалось, что сквозь вуаль я могу разглядеть ее живот. Еще на ней была длинная красная юбка, и она опиралась на трость. Кожа лица у нее была белой и чистой. Блестящие волосы клубнично – белокурого цвета ниспадали на плечи. Глаза, странно увеличенные стеклами очков, казалось, вращаются, сканируя толпу в поисках кого-нибудь из списка А или хотя бы из списка Б.