Получив разрешение на длительное свидание со своей гражданской женой, он отправился в комнату свиданий. Здесь проверка два раза в день – утром и вечером. Осужденные выходят из номеров и выстраиваются в коридоре, где дежурный милиционер проверяет их наличие. Номера здесь разные – одни получше, другие похуже; одни побольше, другие поменьше. Коля получил хороший номер с видом на… свободу. Под окном дежурка – помещение для охранников – и небольшой дворик, где они перезаряжают оружие. Глубокой ночью Коля выломал решетку, бросил свою несостоявшуюся жену и кинулся в бега. Наверное, чтобы не выносить сор из избы, беглецов сначала пытались ловить силами ФСИН. На этот раз Николаю не удалось далеко уйти. Для дезинформации была запущена легенда о том, что Колю взяли тепленьким, буквально свалившимся из окна на головы недремлющих милиционеров. На самом деле ему удалось добраться до свинарника при нашей же колонии, где его повязали силами роты охраны колонии. Собака взяла нужный след в нужное время.

Дворик профилактория вплотную примыкает ко двору штаба, и я, заняв стратегически выгодный пункт наблюдения, с интересом наблюдаю за происходящим. Вижу бледную заплаканную женщину, приехавшую к Коле на несостоявшееся свидание. Ее ведут в штаб на допрос. Чуть позже туда же тащат основательно побитого Колю. На момент побега из двадцати четырех лет он отсидел три года. За попытку побега ему добавляют еще три. Срок начинается сначала…

Но самое интересное происходит на следующий день. После случившегося администрация колонии уже не может жить по-старому, как ни в чем не бывало. Надо же что-то делать! Не миновать проверок и комиссий, которые могут спросить: «А что вы после побега предприняли? Что сделали?»

После подъема по тревоге поднимается группа осужденных, работающих в ремонтной бригаде колонии. С болгарками наперевес, со сварочными аппаратами в руках они срезают и уничтожают по всей колонии спортгородки. Срезанные турники, брусья, самодельные гантели и штанги загружаются на трактор и вывозятся за территорию колонии. Пункт приема металлолома в поселке Мелехово в этот день перевыполняет план на год вперед – очевидно, до следующего побега. Осуществив первую часть своего плана, администрация колонии приступает к выполнению второй его части, не менее важной. Помимо осужденных в колонии проживает много всякой неучтенной живности. Голуби, сороки, крысы и мыши не привлекают внимания администрации. А вот кошки и коты…

Кошек в колонии проживает великое множество. Они любимы заключенными, разочаровавшимися в человеке. Некоторые зэки так привязываются к своим питомцам, что после освобождения забирают любимых кошек и котов с собой на волю. Кошки для зэков – порой единственная любовь и последняя отрада. Осужденные их лелеют и всячески балуют. Кошки свободно передвигаются по зоне, перебегают из одного локального сектора в другой и, щедро подкармливаемые осужденными, чувствуют себя значительно лучше находящихся здесь людей. Я часто завидовал старому черному коту по кличке Буча, живущему в нашем отряде. Буча лениво потягивается во сне, когда в барак заходит высокое начальство. Ему не надо вставать и здороваться с каждым контролером – сержантом или прапорщиком, постоянно бродящими по нашему бараку. Он делает все что хочет.

В каждом отряде, в каждом цехе, на каждом объекте колонии живет своя любовь и гордость, а то и не одна. За редким исключением, котов и кошек называют человеческими именами. Каждое утро, по вторникам и четвергам, осужденных у дверей столовой встречает огромный красивый кот Сеня. В эти дни за завтраком выдают куриные яйца, положенные в соответствии с нормами питания, рассчитанными НИИ ФСИН России. К неописуемому восторгу и радости осужденных, которые отдают ему последнее, кот пожирает яйца прямо со скорлупой, в огромных количествах. Несмотря на свои габариты и аппетит, Сеня – аутсайдер в кошачьей иерархии. В многочисленных битвах за территорию и любовь редких здесь кошачьих особей женского пола Сеня всегда в последних рядах. Зато наш отрядный Буча – признанный лидер.

Из штаба приходит срочная директива: «Всех кошек и котов посчитать, переписать и зарегистрировать». Срок три дня. Кто не успел, тот опоздал. Кошек без регистрации истребить. «Хорошо хоть не расстрелять», – язвительно добавляю я. Хотя, наверное, нерасстрелянных кошек без регистрации ждала худшая судьба. Они были собраны в большой мешок и вывезены за территорию колонии тюремщиком с погонами офицера на плечах. О дальнейшей судьбе этих несчастных животных история умалчивает. В колонии котов также подстерегала опасность. Дежурный по промышленной зоне в чине капитана, в свободное от работы время увлекающийся гиревым спортом, в колонии свое время коротал охотой на кошек. На работу он приходил с рогаткой и, заряжая ее стальными шариками от подшипников, увлеченно расстреливал кошек, радуясь каждому трофею. Год его службы шел за полтора, как на войне…

Завхоз профилактория пишет заявление на имя начальника колонии: «Прошу вас дать разрешение на проживание в профилактории колонии кота черного цвета по прозвищу Патрон». Заявление визируется оперативниками, режимниками и воспитателями. Подобные заявления сыплются в штаб из всех отрядов, из клуба, бани, санчасти. Бригадир цеха по пошиву шапок, мой бывший шеф из числа осужденных, в заявлении придумает разумное объяснение необходимости совместного жития с любимым котом: «В целях воспрепятствования уничтожению и порчи шапок мышами прошу вас разрешить содержать в цеху по производству оных кота по кличке Барсик». Некоторое время спустя я увижу гордо прогуливающегося по территории швейного цеха Барсика с ошейником, на котором красуется надпись: «Кот Барсик. Швейный цех № 3. Участок “Шапки”». Барсик не умел читать и жил по своим, кошачьим, правилам. Иногда он отклонялся от возложенных на него обязанностей по уничтожению мышей и метил готовые изделия…

После побега Николая количество кошек в колонии резко сократилось. Но ненадолго. Не ограниченные никем и ничем, кошки быстро расплодятся и восстановят свою численность. Меньше чем через полгода кошек в колонии станет больше, чем было, а про ошейники все забудут. Очевидно, до очередного побега очередного осужденного. По настоятельным просьбам осужденных были восстановлены и спортгородки.

За чередой событий месяц в профилактории пролетает как один день, и я возвращаюсь в третий отряд, от которого уже успел отвыкнуть. Здесь ничего не изменилось. Те же лица, тот же начальник отряда. Тот же безумный режим. У меня не укладывается в голове, почему нельзя разрешить людям просто поспать или полежать на кровати.

В реальность меня возвращает очередное бессмысленное мероприятие – инвентаризация. «Как будто специально меня ждали!» – мелькает у меня фантастическая мысль, которую я моментально отбрасываю. После подъема в барак вваливается толпа недовольных сотрудников. Многие оттрубили смену и собирались домой, но из штаба был дан приказ – провести инвентаризацию. Мероприятие абсолютно идиотское и бессмысленное, требующее времени и нервов – как со стороны сотрудников, так и со стороны зэков. Неприятная и болезненная процедура растягивается на весь день. Осужденные понуро собирают все свои вещи и выходят в локальный сектор. Из барака выносится все – сумки, матрасы, личные вещи. Помещение пустеет. Все, что остается в бараке, выкидывается и уничтожается. Вход обратно – через шмон. На улицу выносят столы из ПВРки, где сотрудники колонии просматривают и пересчитывают вещи осужденных. Пересчитываются трусы, носки и майки. Лишнее изымается. В заранее приготовленные мешки летят лишние полотенца и простыни. Туда же попадают пластиковые контейнеры, полученные в посылках и передачах. Подходит моя очередь. Я еле отрываю от земли сумку с консервами и ставлю ее на стол. Изобилие и многообразие продуктов потрясает воображение контролера – молодого сержанта, очевидно, не желающего ни учиться, ни работать.