– Ты был в церкви?

Он кивает. Я сажусь рядом с ним. Похоже, он тоже рад, что вырвался оттуда.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Нико.

– Вот как. – Я не знаю, что еще сказать, поэтому просто смотрю на него.

Солнце освещает его смуглую кожу, черные волосы. От длинных ресниц падают тени на щеки. Я думаю, что его можно назвать – хоть это, конечно, и неподходящее слово для мальчика – хорошеньким. Я быстро отвожу взгляд в сторону, чтобы он не подумал, будто я пялюсь на него.

– Мне стало жарко, – говорит он.

– Мне тоже.

У меня до сих пор звенит в голове от шума и крика. Руки дрожат.

Я утапливаю носки своих черных лаковых туфель глубже в мягкую траву.

– Меня зовут Кармел. Мне восемь лет, – говорю я и чувствую себя ужасно глупо – меня ведь никто не спрашивал, зачем я это сообщила?

– А мне одиннадцать. Две недели назад исполнилось, – просто говорит он.

Вид у него какой-то одинокий и немного печальный, но это почему-то делает его еще симпатичней, и я спрашиваю:

– А что ты делаешь здесь? Ты пришел с мамой и папой?

Он кивает:

– Да, они там, в церкви. И еще сестра, у нее церебральный паралич. Они пытаются ее вылечить. Она правда очень сильно болеет.

Я смотрю на землю. Я не знаю, что такое церебральный паралич, и мне не интересно спрашивать, зато интересно, почему он так необычно говорит по-английски.

– Ты приехал из другой страны?

– Из Румынии, – кивает он.

– Не знаю такой страны.

Он улыбается, и я чувствую солнечное тепло на своей коже.

– А я из Норфолка, это в Англии. – Я снова зачем-то сказала ему то, о чем он не спрашивал. Я тоже начинаю рвать траву, как он.

Но он как будто не слышал моих слов.

– Никогда они ее не вылечат. Ничего у них не получится. – Он сильно хмурится. – Лучше бы оставили ее в покое.

– А вдруг? – тихим голосом спрашиваю я. Мне хочется, чтобы он надеялся на лучшее, но я вспоминаю мальчика в инвалидном кресле. – Да, это не всем помогает. Но дедушка говорит, что иногда калека встает с постели и начинает ходить. Он верит, что и слепой может прозреть на оба глаза. Он встречал такое. Он говорит, что я тоже могу… – Я замолкаю и закусываю губу.

– Ты можешь? – Он произносит это с таким сомнением, словно я сболтнула ужасную глупость.

– Ну, не знаю… – Я пожимаю плечами. – Так дедушка утверждает.

Слышно, как народ повалил из церкви, и мы быстро скользим вниз по склону.

– Я верю, что ей станет лучше, – говорю я горячим шепотом.

Сверху раздается голос:

– Эй, вы, чем вы там занимаетесь? – Это Дороти. – А ну, иди сюда.

Нико встает.

– Пошли, – говорит он, берет меня за руку и тащит наверх.

Мне смешно от того, что меня так волокут, и от того, что у него такая сильная рука. Я вижу, как удаляется узкая спина Дороти, и мне очень-преочень хочется, чтобы она забыла про нас, и мы бы с Нико остались вдвоем и побыли вместе еще какое-то время. Но Дороти останавливается и ждет нас, а потом хватает меня за запястье, и Нико выпускает мою руку.

Двойняшки бегут нам навстречу, их волосы развеваются на бегу.

– Идем скорей, Кармел! – кричит Мелоди. – Мама сказала, что ты совершила исцеление. Она говорит, благодать божья снизошла на нас сегодня.

Я думаю про мальчика-тростинку в инвалидной коляске.

– Это правда?

– Да, да. Пошли скорей.

Я оглядываюсь. Нико уходит прочь, засунув руки в карманы. Мне хочется догнать его. Сказать ему – а вдруг это правда? И его сестра тоже поправится? Но к нему подходит его мама и обнимает за плечи. Она смуглая, как он, на ней шаль – яркие цветы на черном фоне, в ушах золотые кольца. Нико не хочет разговаривать с ней. Он смотрит вниз, в землю, словно хочет проткнуть ее взглядом.

Дороти снова выстраивает нас в шеренгу перед дверью, из которой выходят люди, покачиваясь. Многие держат в руках хрустящие доллары и – я не верю своим глазам – протягивают их ей. Она засовывает их в специальную сумку с молнией, такой я никогда раньше у нее не видела и понятия не имею, откуда она ее взяла. Они приговаривают: «Спасибо, спасибо».

После того как Дороти издевалась над мальчиком-тростинкой, я не хочу даже стоять рядом с ней. Каждый раз, когда я вижу, как она запихивает доллары в свою сумку, у меня в груди клокочет злость, я отхожу от нее и встаю рядом с Силвер.

Дама в шляпе с цветами выходит со своим яйцеглазым мужем. Цветы на шляпе помяты. Я улыбаюсь ей, она отвечает мне печальной улыбкой, и я смотрю им вслед, когда они спускаются по дорожке. Муж всей тяжестью навалился на нее, и не будь она такой большой и сильной, они бы просто упали. Силвер внимательно глядит на меня:

– Что с тобой, Кармел?

– Иногда мне хочется убить вашу маму, – говорю я. Ну, все. Я перестаю дышать. Сейчас она побежит и все расскажет. Вместо этого глаза у нее вспыхивают, и она хихикает:

– Понимаю! Мне тоже.

Мелоди стоит с другой стороны от нее.

– О чем вы там шепчетесь? – спрашивает она.

Теперь, если я больше говорю с одной, другая как будто завидует.

– Ни о чем, – отвечает Силвер. – Кармел, можно у тебя кое-что спросить? Только ты поклянись, что скажешь всю самую честную правду.

Они обе склоняются ко мне:

– Скажи, ты ангел?

Дороти стоит за нами, она все слышала.

– Девочки, оставьте Кармел в покое. Ей нужно отдохнуть.

– Мам, ну, правда же она ангел? – Силвер хочет разобраться во что бы то ни стало. – Папа говорит, что да.

Дороти сверлит меня взглядом:

– Ну, скажи нам, кто ты? Мы ждем.

Я рассматриваю свои ладони. Они в зеленых разводах от травы.

– Я Кармел, – отвечаю я. – Кармел, и больше никто.

Мне ужасно хочется увидеть Нико еще раз, но его уже увели.

ДЕНЬ ДВЕСТИ ШЕСТИДЕСЯТЫЙ

Когда старый год приблизился к новому, меня потянуло на море. Все утро я занималась тем, что… искала дочь, естественно. Чем же еще?

Я припарковалась у берега. Хоть родители и считали мои поиски бессмысленными, они все же купили мне машину, чтобы облегчить их. Учебники по биологии пылились под кроватью. В своих поисках я никогда не удалялась на большие расстояния, потому что не могла сопротивляться внутренней тяге – иди домой, возвращайся, вдруг она дома, ждет тебя. Но в округе, пожалуй, не осталось ни одной травинки, под которую я бы не заглянула. И даже в трех соседних округах. Но это не имеет значения. А вдруг я пропустила нужную травинку? Ту самую?