Если мальчик из народа мечтает стать врачом, а становится санитаром в больнице, он выполнил свою жизненную программу. Если он мечтает о богатстве, а умирает на голых досках, то мечта его разбита только внешне: ведь он мечтал не о трудах достижения цели, а о наслаждениях растраты денег; мечтал пить шампанское, а лакал самогонку; мечтал о салонах, а гулял в кабаках; мечтал швыряться золотом, но разбрасывал медяки. Другой мечтал стать ксендзом, а стал учителем, да пусть даже просто дворником при доме; но, будучи учителем, он стал ксендзом, будучи дворником – стал ксендзом.

Она видела себя грозной королевой, и разве она не тиранит мужа и детей, став женой мелкого чиновника? Другая мечтала быть любимой королевой; разве не царствует она в маленькой народной школе? Третья мечтала стать знаменитой королевой; и разве она не прославилась как исключительная, необыкновенная портниха или бухгалтер?

Чем притягивает молодежь артистическая богема? Одних привлекает распущенность, других – экзотика, третьих – блеск славы, честолюбие, карьера, и лишь этот один любит искусство; этот единственный из всех – настоящий художник, он, единственный, свое искусство не продаст. Он умер в нищете и забвении, но он мечтал о победе, а не о почестях и злате. Прочтите «Творчество» Золя: жизнь куда логичнее, чем нам кажется.

Одна мечтала о монастыре, а оказалась в публичном доме, но и там она осталась сестрой милосердия, которая в свободное время часами выхаживает больных подруг, утешает их в горе и страдании. Вторая всю жизнь хотела развлекаться и так замечательно развлекается в богадельне для больных раком, что даже умирающий, слушая ее болтовню, улыбается, следя угасающим взглядом за ее безмятежной фигуркой.

Нищета.

Ученый размышляет над этой проблемой, исследуя, проектируя, выстраивая теории и гипотезы, юноша мечтает, как он будет строить больницы, раздавать милостыню.

В детских мечтах есть Эрос, до поры до времени в них нет Венеры. Вредна односторонняя формула о том, что любовь – это эгоизм биологического вида. Дети любят представителей своего пола, стариков, людей, которых они никогда не видали, даже тех, кто не существует. Даже познав желание, они еще долго любят идеал, а не плоть.

Потребность в борьбе, тишине, шуме, труде, самопожертвовании, жажда обладания, владения, исследования; честолюбие, пассивное подражание – все это находит выражение в мечте, независимо от ее формы.

Жизнь воплощает мечты в действительность, из сотни юношеских мечтаний она ваяет одну – монументальный образ действительности.

113. Первая стадия периода созревания: знаю, но еще не чувствую, воспринимаю, но еще не верю, сурово осуждаю то, что делает природа с другими, страдаю, потому что это же грозит и мне, не уверен, что мне удастся этого избежать. Но я не виноват в том, что их я презираю, а за себя только боюсь.

Вторая стадия: во сне, в полусне, в мечте, в азарте игры, вопреки сопротивлению, вопреки отвращению, вопреки запрету все чаще и все ярче возникает чувство, которое к болезненному конфликту с внешним миром добавляет тяготы конфликта с самим собой. Резко отброшенная мысль возвращается вновь и вновь, как предвестник болезни, как первый озноб лихорадки. Существует инкубационный период сексуальных чувств, которые удивляют и пугают, потом – вызывают тревогу и угнетение.

Угасает эпидемия тайн, нашептанных с хихиканьем, теряют очарование скабрезные шуточки, ребенок вступает в период поверяемых признаний; углубляется дружба, прекрасная дружба сирот, заплутавших в чащобе жизни, сирот, которые поклялись, что будут помогать друг другу, поддерживать, не покинут друга в беде, что их не разлучат несчастья.

Теперь уже ребенок, несчастный сам, подходит к каждой нищете, страданию, увечью не с выученной формулой и мрачным беспокойством, но с горячим сочувствием. Слишком занятый собой и своими горестями, он не может слишком долго горевать над чужими, но у него найдется и минутка, и слеза для соблазненной девушки, и для побитого ребенка, и для закованного в кандалы преступника.

Каждый новый лозунг, идея, крепкая фраза найдут в нем чуткого слушателя и горячего сторонника. Книги он не читает, а глотает запоем, и молится о чуде! Детский Бог – сказка; позже Бог – виновник, первопричина всех несчастий и горестей, Тот, Который все может, но не хочет, и Он же Бог – могущественная тайна, Бог – прощение, Бог – разум, превыше слабых человеческих мыслишек, Бог – тихая пристань в час бури.

Раньше он говорил: «Если взрослые заставляют молиться, видать, и молитва тоже вранье. Если они говорят гадости о моем друге, наверное, именно он и покажет мне дорогу», – потому что разве можно им верить, взрослым? Теперь по-другому: враждебная неприязнь уступает место сочувствию. Определения «свинство» уже недостаточно: тут что-то бесконечно более сложное. Но что же? Книжка только внешне, только на минуту рассеивает сомнения, а ровесник сам слаб и беспомощен. И тут есть момент, когда можно снова вернуть себе ребенка, он ждет, он хочет слушать.

Что же сказать ему? Только не то, как опыляют цветы и размножаются гиппопотамы, и не о том, как вреден онанизм. Ребенок чувствует, что речь идет о чем-то неизмеримо более важном, чем чистота пальцев и простыней, что тут на весах вся его духовная организация, целостность его жизненной ответственности.

Ах, если бы стать снова невинным ребенком, который верит, доверяет, не думает!

Ах, если бы наконец-то стать взрослым, убежать от «переходного» возраста, стать, как они, как все!

Монастырь, тишина, набожные размышления.

Нет – слава, геройские подвиги.

Путешествия, смена картин и впечатления. Танцы, развлечения, море, горы.

Но самое легкое – смерть: потому что к чему жить, зачем мучиться?

(Воспитатель – в зависимости от того, что приготовил он к этому моменту в течение долгих лет, пристально наблюдая за ребенком, – может дать ему программу того, как познать самого себя, как победить себя, какие усилия приложить, как искать собственный путь в жизни.)

114. Буйное озорство, беспричинный смех, веселье молодости. Да, радость – оттого, что все вместе, триумф желанной победы, взрыв неопытной пока веры, что наперекор действительности мы Землю столкнем с орбиты!

Нас так много, столько молодых лиц, стиснутых кулаков, столько здоровых клыков, – нас не возьмешь.

Рюмка вина, пивная кружка рассеют остатки сомнения.

Смерть старому миру, за новую жизнь, виват!

Они не видят одного, кто, презрительно щурясь, издевается: «Дураки!»; не видят второго, чьи грустные глаза говорят: «Бедняги!»; не видят третьего, кто жаждет воспользоваться моментом и нечто затеять, принести какую-нибудь клятву или присягу, чтоб благородный энтузиазм не потонул в оргии, не рассеялся в бессодержательных выкриках…