Мы часто принимаем такую коллективную веселость за избыток энергии, когда это – всего лишь проявление раздражающей скуки, которая, на миг утратив ощущение оков, веселится, будучи обманутой. Вспомни ребенка в вагоне поезда, который, не зная, долго ли и далеко ли ему ехать, словно бы и доволен новыми впечатлениями; но скоро он начинает капризничать от их избытка и ожидания того, что же будет, а веселый смех в итоге заканчивается горькими слезами.

Объясни, почему присутствие взрослых «портит игру», стесняет, вносит принуждение?

Пышная церемония, торжественное настроение: взрослые, так умело растроганные, такие созвучные моменту. А эти двое вдруг как взглянут друг на друга и помирают со смеху, задыхаются до слез, чтобы не расхохотаться, и не могут удержаться от коварного искушения толкнуть друга локтем или шепнуть ехидное замечание, повышая угрозу скандала.

«Только помни, не смейся. Только не смотри на меня. Только ты не смеши меня».

А после церемонии:

«Какой у нее был красный нос. А у него галстук перекрутился. Они прямо чуть не растаяли. Покажи-ка: у тебя так здорово получается».

И бесконечные рассказы о том, как это было смешно.

Еще одно:

«Они думают, что мне весело. Пускай думают. Еще одно доказательство, что они нас не понимают».

Радостный труд молодости. Какие-то приготовления, усилия, труд с четко определенной целью, требующий быстрых рук и изобретательного ума. Здесь молодежь в своей стихии, здесь можно увидеть и здоровое веселье, и бесшабашный энтузиазм.

Запланировать, решить, работать на износ, выполнить намеченное, смеяться над неудавшимися попытками и преодоленными трудностями.

115. Молодость благородна. Если вы назовете отвагой то, что ребенок бесстрашно высовывается из окна пятого этажа, если вы называете добротой то, что он отдал хромому нищему золотые часы, которые мама забыла на столе, если вы называете преступлением то, что он кинул в брата ножом и выбил ему глаз, то в этом случае молодежь благородна потому, что у нее нет опыта в огромной, как половина жизни, области оплачиваемого труда, общественной иерархии и законов жизни общества.

Неопытные считают, что можно выражать свое расположение или неприязнь, уважение или презрение в зависимости от испытываемых чувств.

Неопытные считают, что можно добровольно завязывать и разрывать отношения, покоряться принятым правилам или пренебрегать ими, соглашаться с законами жизни или уклоняться от их выполнения.

«Плевать я хотел, мне до лампочки, пусть себе говорят, я не хочу, и все тут, мне дела нет!»

Чуть только они вздохнули, вырвавшись частично из-под родительской власти, а тут снова здорово: новые путы и оковы!

Это потому, что кто-то там богатый или ясновельможный, что кто-то где-то что-то может подумать или сказать?

Кто учит молодежь, какие компромиссы являются житейской необходимостью, а каких можно избежать и какой ценой, какие причиняют боль, но не испортят репутацию, а какие развращают? Кто определит границы, в которых лицемерие равно приличию не плевать на пол, не вытирать нос о скатерть, а не преступление?

Раньше мы говорили ребенку: «Над тобой будут смеяться».

Теперь следует добавить: и уморят голодом.

Вы говорите: идеализм молодежи. Иллюзия, что всегда можно убедить и все исправить.

Ну и что же вы делаете с этим благородством? Вы под корень вытравляете его в своих детях и похотливо лопочете об идеализме, жизнерадостности и свободе безымянной «молодежи», как раньше о невинности, очаровании и любви собственных детей. И создается иллюзия, что идеал – это такая же болезнь, как свинка или ветрянка, что это такой же невинный долг, как посетить картинную галерею во время свадебного путешествия: «И я был рыцарем без страха и упрека. И я видел Рубенса».

Благородство не утренний туман, а поток лучей. Если нам такое пока не по плечу, давайте пока воспитывать просто честных людей.

116. Счастлив автор, который, заканчивая свой труд, сознает, что он высказал все, что он знает, вычитал, оценил по проверенным формулам. Отдавая книгу в печать, он чувствует спокойное удовлетворение, что он породил на свет зрелое и способное к самостоятельному существованию детище. Но бывает и по-другому: автор не видит читателя, который ждет от него обычного наставления с готовыми рецептами и инструкцией к применению. Здесь творческий процесс превращается во вслушивание в свои неясные, недоказанные, внезапные мысли. Здесь окончание труда становится холодным подведением итогов, болезненным пробуждением от сна. Каждая глава глядит с укором, брошенная, так и не появившись на свет. Последняя мысль книги не завершает ее, а только удивляет, что это конец, что больше ничего не будет.

Значит, добавить! Это означало бы начать все сначала, отбросить все, что я знаю, столкнуться с новыми вопросами, о которых сейчас я только догадываюсь, то есть написать новую книгу, такую же незаконченную.

* * *

Ребенок вносит в жизнь матери чудесную песнь молчания. От тех часов, которые мать проводит возле него, когда он ничего не требует, а просто живет, от мыслей, которыми мать старательно его окутывает, зависит смысл этой песни, ее программа, сила и творчество. В тишине созерцания мать через ребенка дозревает до озарения, которого требует труд воспитателя.

Не из книг, а из самой себя. Тогда любая книга будет стоить немногого. А моя книга выполнила свою задачу, если убедила мать в этом.

Созерцай в мудром одиночестве…

Мемуары – литература унылая и мрачная. Художник или ученый, политик или диктатор вступают в жизнь, полные честолюбивых намерений, мощных, безупречных, победных деяний – живая энергия действия. Они возносятся вверх, преодолевают препятствия, расширяют сферу своего влияния, вооружаясь опытом и приобретая единомышленников; все плодотворнее, все легче, этап за этапом стремятся они к своим целям. Так проходит десять лет, иногда – два-три десятилетия. А потом…

Потом накапливается усталость, потом – шажок за шажком, но упрямо по той же, однажды выбранной дорожке. Удобным проторенным путем, с меньшим пылом и мучительной убежденностью, что все не так, что слишком мало [сделано][12], что в одиночку куда труднее. Прибавляется серебра в волосах и морщин на некогда гладком и дерзновенном челе, а глаза все слабее, кровь все медленней кружит в теле, и ноги еле волокутся.