Геноведьма сморщила нос: видимо, запах внутри Расщепителя был не очень хорош и совсем не походил на цветочный.

— Ну же, Гретель! — позвала она. — Я внутри. Напомни, что ты хотела делать дальше. Закрыть Расщепитель и приказать ему перемолоть мерзкую ведьму? Ну же, я сделала все так, как ты хотела. Нажимай.

Гретель молчала. Лицо ее было по-прежнему бледно, но Гензелю показалось, что он увидел на щеках легкие пятна румянца. Эх, сестрица!.. Неужели ты и в самом деле задумала обмануть ведьму? Неужели ты так просчиталась?

Геноведьма с улыбкой ждала ее ответа. Властная и спокойная, она восседала на своем живом троне, ничуть не беспокоясь о прячущихся в его складках иглах и крюках. Сейчас все они были спрятаны, как когти у домашнего кота, что лежит на хозяйских коленях. Она знала, что в этом доме, созданном из плоти и крови, ничто не в силах причинить ей вред.

— Нажимай! — властно приказала геноведьма.

Рука Гретель дернулась по направлению к кнопкам-папилломам, но не коснулась их, лишь скользнула по боку Расщепителя раненым белым голубем.

— Давай! Чего ты медлишь, человеческое отродье? Нажимай!

Ярость исказила черты геноведьмы. Прекрасное женское лицо превратилось в жуткую маску. Сработанная из прекрасного фарфора, эта маска вдруг выцвела и рассохлась в одно мгновение. Алые губы, казавшиеся прежде такими манящими и мягкими, стали кровавым оскалом. В глазах геноведьмы полыхало ледяное пламя.

— Что же ты не нажимаешь? — Голос геноведьмы стал обманчиво-сладким, как ядовитый мед Железного леса. — Неужели ты оказалась достаточно сообразительна, чтобы понять очевидное? Расщепитель не заработает, повинуясь тебе, он знает лишь мою руку. Ты не была хозяйкой в этом доме, всего лишь гостьей. А скоро станешь питательной смесью, как твой уродливый брат!

— Извините, госпожа. — Тонкий голос Гретель прозвучал неожиданно звучно.

Гензель скосил на нее глаза и обнаружил, что сестра больше не смотрит смущенно в пол. Кажется, румянец уже слетел с ее бледных щек. И глаза… Ее полупрозрачные глаза, в которых вновь плескалась вода свежего полноводного ручья, больше не выражали страха. Странная перемена. Геноведьма умолкла на полуслове, уставившись на свою ученицу. Видимо, каким-то чутьем тоже уловила следы этой странной реакции. Которая уничтожила страх и смущение Гретель, в одно мгновение заменив их чем-то другим. Чем-то незнакомым ни Гензелю, ни геноведьме. Странная, необъяснимая реакция…

— Видите ли, я думаю, что ни одна из нас не сможет стать настоящей геноведьмой, — спокойно пояснила Гретель. — Вы сами говорили: для того чтобы стать настоящей геноведьмой, надо отбросить без остатка все человеческое. Но мы обе не выполнили до конца этого условия. В вас осталось слишком много человеческой злости. Просто вы этого не замечали, но я вижу.

Глаза геноведьмы расширились. Возможно, никто прежде не говорил с ней подобным тоном.

— А у тебя? — спросила она сквозь зубы, не сводя взгляда с Гретель. — Что тогда осталось у тебя, глупая самоуверенная девчонка?

Прозрачные глаза Гретель, невинные и насмешливые одновременно, моргнули.

— У меня осталась хитрость, госпожа. Обычная человеческая хитрость. Ей я училась самостоятельно.

Ее палец коснулся бородавчатой кнопки, и, к ужасу и восторгу Гензеля, Расщепитель вдруг мелко задрожал, точно двигатель, на который наконец подали питание. Геноведьма испуганно вскрикнула и попыталась выбраться из кокона.

Ей помешали упругие вуали, укрывавшие ее со всех сторон. Трон оказался слишком неудобен. Все же геноведьма была сильнее и быстрее любого человека, она начала подниматься и, без сомнения, успела бы выскочить из кокона, если бы Гретель дала ей две лишних секунды.

Но Гретель не дала ей этих секунд. Ее пальцы нажали еще несколько кнопок, и Расщепитель облепил геноведьму со всех сторон своими мясистыми, напоминающими цветочные лепестки складками. Геноведьма успела закричать. Крик был оглушительным, яростным и испуганным одновременно, исполненным чего-то животного, несдерживаемого, страшного. Наверно, голосовые связки ведьмы сейчас перетирали друг друга, порождая жуткий, почти металлический визг.

Лепестки сомкнулись, заворачивая трепыхающуюся геноведьму во много слоев гладкой блестящей плоти, так плотно облепив ее со всех сторон, что Гензелю послышался глухой скрип костей. Кокон вернулся к своей первоначальной форме сомкнутого бутона, разве что в верхней его части можно было разглядеть что-то, напоминающее человекоподобную фигуру. Оттого картина выглядела еще более жутко, напоминая грубую статую человеческой фигуры, выплавленную из живой розовой плоти.

— Расщепление, — прокомментировала Гретель, нажимая еще одну кнопку. — И полная переработка на клеточном уровне.

Расщепитель сделал то, ради чего был создан. Подобие разума, сложенное из совокупности куцых рефлексов, не могло быть наделено тлетворными человеческими чертами, оттого он был лишен возможности рассуждать о природе загруженного в него материала. Он ощутил знакомый вкус, получил необходимую команду — и, не мучая себя сомнениями, приступил к работе.

Фигура в коконе розовой плоти, своими очертаниями еще похожая на человека, захрустела — Расщепитель сдавил ее со всех сторон своими бесчисленными лепестками, в которых, судя по всему, была заключена ужасная сила. Фигура дергалась, дрожала и делалась все меньше похожей на человеческую, ее контуры сглаживались и таяли. Зрелище было ужасным, но и гипнотизирующим. Это напоминало постепенную эрозию каменного изваяния, медленно теряющего очертания и рассыпающегося, только ускоренную в тысячи раз. И каменные изваяния не кричат. Гензель же отчетливо слышал животный рев, доносящийся из Расщепителя сквозь множество слоев плоти, рев нечеловеческий, страшный, утробный. Фигура сотрясалась, дергалась, дрожала, пыталась вырваться, но тщетно — Расщепитель держал свою добычу надежно. И, судя по несмолкающему треску костей, не собирался с ней долго возиться. А судя по размеренным щелчкам, доносившимся из кокона, в дело уже вступили тысячи тончайших ножей, трубок и крючьев.

Геноведьма корчилась в муках, заживо перевариваемая собственным домом.

— Ох, братец… — Он и не заметил, как Гретель вновь оказалась возле него. Сейчас, когда ее лицо потеряло отрешенность, он увидел в глазах сестры испуг и облегчение. — Милый мой братец, как же хорошо, что ты жив… Погоди минутку, у меня есть то, что тебе надо. Вот! Глотай скорее!

Она ловко запихнула что-то ему в рот. Что-то небольшое, твердое и округлое.

«Опять волшебные бобы?» — подумал он с мрачной усмешкой, но послушно проглотил.

Сперва не было ничего. Тело оставалось мертвее камня. Но Гензель знал, что с его телом должно что-то произойти, — и постепенно что-то начало происходить. Сперва появилась слабая боль в мышцах, которая быстро разгоралась, и вскоре ему стало казаться, что он лежит на раскаленном железном листе. Было чертовски больно, так, что он наверняка застонал бы, если бы смог. Появились легкие судороги. Это отчего-то обрадовало Гретель.