Когда началась война, Жиленков стал политкомиссаром и членом Военного совета 32-й армии.

В плен попал осенью 1941 года под Вязьмой.

Но и в плену Жиленков не порвал с прежними привычками. Он продолжал ощущать себя советским барином и беспризорником одновременно. В дальнейшем он выслужил у немцев роскошную квартиру в Берлине и переехал туда.

В мае 1942 года Жиленков написал план создания на территории, оккупированной немцами, русского правительства. В плане предусматривалась организация борьбы против Советской власти.

Был переведен на службу в Отдел военной пропаганды Вооруженных сил Германской армии, где редактировал брошюры и листовки, которые распространялись на фронте и в тылу действующих советских войск.

Жиленков постоянно жаловался, что его жизнь как партийного секретаря была невыносимой: в Москве он чувствовал себя в постоянном напряжении, поскольку приходилось непрерывно восторгаться сталинским режимом. Когда его взяли в плен, он прозрел, увидев, насколько партия непопулярна в народе.

Тем не менее на Викториаштрассе Жиленков, как истинный партиец, вел нескончаемые партийные дискуссии с товарищем Зыковым.

Власов, которому в советской армии и шага не удавалось ступить без еврея и политкомиссара, искренне обрадовался[55], встретив на Викториаштрассе Жиленкова и Зыкова.

Подолгу они беседовали втроем — высокий русский генерал, еврей-комиссар и «почти член ЦК», бывший секретарь Московского райкома партии.

Взгляды Георгия Николаевича Жиленкова известны. Он радовался своей «новообретенной интеллектуальной свободе», но считал, что нельзя полностью отвергать марксистское мировоззрение. Не надо перечеркивать огульно всю систему.

Верный бухаринец, зять наркома Бубнова (или супруг Лидии Корнеевны Чуковской?) полностью соглашался в этом с Георгием Николаевичем.

Более того, Зыков подчеркивал, что никакой возврат к прошлому невозможен, а Февраль и Октябрь 1917 года следует рассматривать как составные части народной революции, которой еще предстоит выполнить все обещания, данные народу.

Какому именно народу, он не уточнял.

— Но вот в чем вопрос, Мелетий Александрович! — говорил Власов. — Как это сделать? Как нам достичь поставленной цели?

— Я, как и Николай Иванович Бухарин, отдаю предпочтение краткосрочным тактическим ходам, — отвечал Зыков. — Долгосрочные идеологические цели — фикция. Они нужны только для масс!

— Да-да, — соглашался с ним Жиленков. — Товарищ Зыков прав. Мы должны идти по пути компромиссов. Без этого невозможно превращение Русского освободительного движения в жизнеспособное предприятие. К этой великой цели надо идти постепенно, шаг за шагом!

— Я надеюсь, Андрей Андреевич, — говорил Зыков, — что, как только существование координирующего центра антисталинской оппозиции получит широкую огласку, все начинание приобретет собственный автономный импульс, и немцы будут вынуждены дать ему зеленую улицу, поскольку уже не смогут пресечь эту деятельность!

В таких беседах, должно быть, и коротали время сотрудники «русского штаба».

Часто в доме на Викториаштрассе появлялся Вильфрид Карлович Штрик-Штрикфельдт.

Поздоровавшись со своим «домашним святым» — так теперь Власов именовал Штрик-Штрикфельдта! — Андрей Андреевич интересовался результатами разговора с советником Министерства иностранных дел Густавом Хильгером, продолжение переговоров с которым обещали ему, если он подпишет листовку.

— Пока никаких результатов нет, — признавался Штрик-Штрикфельдт.

— Значит, немцы не хотят, — говорил Власов, и Вильфрид Карлович привычно отмечал, что генерал опять как бы отделяет его от немцев, но не протестовал.

Вильфрида Карловича угнетала схожая с тюремной камерой обстановка. Было и немножко стыдно. Ведь он, действительно, обещал Власову в Виннице совсем другое.

Штрик-Штрикфельдт отметил, что за минувшую неделю генерал похудел еще сильнее.

— Ну, это еще неплохо, — словно читая его мысли, сказал Власов. — Все же, если бы все русские военнопленные были помещены в условия этой Викториаштрассе, мы оказали бы нашему народу немалую услугу.

«Он сказал это искренне, но в его словах был оттенок горечи, намек на разговор в Виннице о том, что его сотрудничество — цена помощи военнопленным».

— Я много думал о нашем соглашении и возможных путях, — продолжал Власов. — Чтобы им ни обещали, они только тогда начнут сотрудничать и очнутся от летаргии, когда им будет показана дорога в новое, лучшее будущее. Ваш германский рейх их не интересует, они хотят своего государства, им нужно, чтобы были решены вопросы их собственного национального существования.

— Как ты думаешь, — спросил Власов у Зыкова, когда Штрик-Штрикфельдт ушел. — Получится то, что Вильфрид Карлович обещает?

— Даю тридцать процентов, что немецкие власти нас обманут, тридцать — что нас ликвидируют советы, тридцать — что предадут союзники, и только десять шансов отпускаю на успех! — не задумываясь, ответил Мелетий Александрович.

Он ошибался.

Шансов науспех у власовского движения не было никаких, поскольку никто и не собирался давать ему эти шансы.

Ни союзники, ни советские власти, ни сами немцы…

Между тем, по мнению Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельдта, акции генерала Власова поднимались.

Подполковник Алексис Ренне прозондировал в Штабе группы армий «Центр» — нельзя ли вновь оживить придуманный для пропагандистской цели Русский освободительный комитет в Смоленске, теперь уже с генералом Власовым во главе.

Комитет этот должен был по-прежнему оставаться в сфере пропаганды, но пропагандистскую роль его предполагалось расширить.

— Я опасаюсь, что Власов прекратит сотрудничать с нами, если мы не сможем добиться никаких успехов в реализации его плана создания Русской освободительной армии.

— Будем думать, — ответил Рейнхард Гелен. — Посмотрим, что можно предпринять. Меня сейчас заботит другое. Имейте в виду, что СС уже начинает комплектовать эстонские и латышские части. Гиммлер вполне может перехватить у нас и идею создания Русской армии.

Скоро Штрик-Штрикфельдт получил заверения, что Организационный отдел OKH тотчас же предоставит в его распоряжение бюджет для русского пропагандистского подразделения, как только получит одобрение ОКВ/В. Пр[56].

Штрик-Штрикфельдту удалось собрать всех своих подопечных во главе с Власовым в лагере недалеко от деревни Дабендорф, в южном пригороде Берлина.