В тот вечер, когда Лилия познакомилась со Светланой в квартире Толстого, вся компания нанесла визит профессору Мануйлову, литературному критику и историку русской поэзии, который жил в коммунальной квартире по соседству. Его единственная комната была заполнена книгами, книги лежали и в коммунальной ванной. Он встретил их доброжелательно, разжег самовар, много говорил о Петербурге в старые времена, а потом вдруг обратился к Лилии и Светлане:

— Покажите мне ваши ладони, иногда мне удается читать будущее по рукам.

Осмотрев руку Светланы, профессор заявил, что он «никогда не видел такой руки. Эта рука, без сомнения, принадлежит необычному человеку». Лилия запомнила предсказание, которое Мануйлов сделал для Светланы: «Ваша жизнь делится на три части. Первая, давно закончившаяся, была безоблачной. Сейчас у вас трудные времена. Вы боретесь за то, чтобы быть вместе с иностранным принцем… он заболеет и умрет. Потом начнется третий период, когда вы пересечете океан и уедете далеко». Сверхъестественным образом он описал все течение жизни Светланы. Она встретит принца, индийского раджу по имени Браджеш Сингх и пересечет океан.

Лилии стало любопытно. «Кто такая эта Светлана?» — спросила она Татьяну Толстую и в ответ услышала: «Светлана Аллилуева, дочь Сталина». Лилия была в шоке: «Очень трудно было представить эту просто одетую, скромную молодую женщину… в том ужасе, который окружал ее всю жизнь».

Узнав Светлану получше, Лилия говорила: «Она была очень добрым, мягкосердечным человеком… Она никак не могла избавиться от своего ужасного наследства. Она просто не могла доверять людям; да и как можно кому-то верить, если ты дочь Сталина?» Люди обращались с ней «как с каким-то выродком». Светлана просто влюбилась в Лилию за то, что та принесла в ее жизнь радость и свежесть. Они часто зарывались в огромную коллекцию африканских народных песен и спиричуэлс, собранную Лилией. Она научила сына Светланы Иосифа танцевать твист.

Вскоре Лилия начала понимать, что это значит — быть дочерью Сталина. На улицах многие оглядывались на нее, потому что у нее была черная кожа. Но на Светлану часто смотрели с презрением. Когда она пыталась устроиться на работу в Институт мировой экономики и международных отношений — она хотела уйти из Горьковского института, — Светлане удалось продержаться всего несколько дней. «Каждые пять минут дверь открывалась и кто-нибудь бросал на нее взгляд, полный неприкрытой ненависти. То, что эти чувства были направлены против ее отца, было неважно».

Лилия также знала Ивана Сванидзе как талантливого ученого в Институте стран Африки. Она считала, что, выйдя за него замуж, Светлана искала прощения за сталинские преступления. Она рассказывала своей дочери, Елене Ханге: «(Светлана) делала все, чтобы помочь людям, вернувшимся из лагерей в конце пятидесятых». Лилия понимала, почему их отношения оборвались так внезапно. Сванидзе был сломлен своими тюремными заключениями, с ним невозможно было жить. По словам Лилии, у него появились страхи, связанные с его еврейским происхождением, и он снял все портреты своей матери-еврейки со стен. Он ненавидел сына Светланы Иосифа, потому что мальчик был наполовину евреем.

У Лилии была особая причина хорошо относиться к Светлане. Она знала, что Светлана редко использовала свое привилегированное положение и знакомства, но она сделала исключение для Лилии. Когда муж Лилии, революционный политический деятель из Танзании, был убит, и Лилия с дочерью остались без средств к существованию, Светлана использовала свои связи, чтобы добиться для них ежемесячной пенсии. Лилия оставалась на стороне Светланы во многих жизненных перипетиях, и даже помогала ее детям после того, как Светлана стала невозвращенкой.

Другим важным человеком в жизни Светланы стал Федор Волькенштейн, сводный брат Дмитрия Толстого, профессор химии. Во время их долгих разговоров он начал убеждать ее, что она должна написать воспоминания о своей семье. «Но как я могу сделать это?» — отказывалась она. «Пиши, пиши, ты это можешь, — говорил ей Федор. — Просто начни, как будто пишешь мне письмо, остальное придет само».

В 1962 году в квартиру Светланы неожиданно позвонил французский писатель и издатель Маркус Эммануэль Д’Астье де ля Вижери. Он сразу же сказал, что его друг Илья Эренбург отговаривал его от встречи со Светланой, но он все-таки раздобыл ее адрес. Д’Астье объяснил, что пишет очерк о Сталине и хотел бы уточнить некоторые биографические сведения. По всем правилам советской жизни Светлана должна была бы ему вежливо отказать, или предварительно выяснить в официальных инстанциях, разрешено ли ей принять иностранца. Но она так устала от этих правил, что пригласила его войти в квартиру, и они проговорили несколько часов. Среди московской интеллигенции Д’Астье считали либералом, пацифистом, хотя и коммунистических взглядов.

Вскоре после этой встречи Светлану вдруг пригласил к себе на дачу председатель Президиума Верховного Совета Микоян. Гуляя, он заметил, что, конечно, ей «не запрещено» встречаться с иностранцами, но что «лучше не стоит». Потом вдруг спросил: «Тебе никогда не хотелось написать воспоминания? Пиши, если хочешь. Только не давай иностранцам, они будут охотиться за тобой». Светлана ответила, что не собирается ничего писать. Потом Д’Астье приезжал в Москву еще несколько раз и заходил к Светлане. Каждый раз после этого ее вызывали в ЦК КПСС и вежливо спрашивали: «Чего хочет этот француз?»

Но на самом деле Светлана начала писать воспоминания. Она последовала совету Федора Волькенштейна и писала в форме писем к нему. Светлана назвала свою книгу «Двадцать писем к другу». Ее старая подруга Ольга Ривкина вспоминала, как однажды, работая на своей даче в Жуковке, Светлана по секрету рассказала ей, что она пишет. «Она начала бояться, что власти заинтересуются книгой. Что отберут у нее рукопись… Что уничтожат ее». За тридцать пять дней Светлана написала воспоминания в форме разговора с «неизвестным собеседником». Для его безопасности она никогда не упоминала имя Волькенштейна. Она писала, как говорили в СССР, «в ящик».

Она решилась дать рукопись профессору Мануйлову, который предсказывал им с Лилией судьбу по линиям на ладонях. Он позвонил ей посреди ночи.

— О, это замечательно, я просто не могу оторваться!», — сказал он.

Зная, что телефон прослушивается, она спросила:

— О чем вы говорите?

— Да так, об одной книге, которую я сейчас читаю, — поправил себя профессор.

Он был так возбужден, что забыл о советских правилах конспирации.

Светлана приехала в Ленинград на первом же поезде.

— Моя дорогая, это законченная книга, — сказал профессор. — Как вам это удалось? Мы могли бы опубликовать ее за границей.

Она нисколько не удивилась, узнав, что Мануйлов мог бы помочь ей в этом, она слышала, что именно он помогал Иосифу Бродскому вывезти рукописи, но ответила:

— Нет, я не хотела бы ничего в этом роде.

Она знала, что книга вызовет огромный скандал и хотела, прежде всего, защитить своих детей.

— Я прекрасно вас понимаю, — ответил Мануйлов.