(поднимаясь, он показал погоны с двумя голубыми просветами на серебряном поле и тремя большими звёздами). — Разрешите передать вам горячий привет от войскового круга и атамана Павлова! Сбросив вериги большевизма, всколыхнулся, взволновался Тихий Дон! Германская армия расчистила нам путь к возрождению. Братья казаки, всё возвращается на круги своя. Кто бывал в Вознесенском войсковом соборе, тот помнит, что начертано на письменах в руке Христа, взирающего с главного купола: «Се аз с вами во все дни». Теперь же от нас, казаков, зависит восстановление вековых устоев. Что для этого надо? Сначала — добить сталинскую орду. Помочь нашей дружественной германской армии. И мы, и немцы всегда умели воевать. Что ж, бывало, сражались и друг с другом. Но вспомните, кто турнул большевиков в восемнадцатом году с Дона? Германские части! И снова у нас общий враг...

С непонятным, подмывающим интересом Степан Тихонович посматривал на немецкого лейтенанта. Необъяснимым было то, что он, в отличие от других немецких офицеров, по-казачьи не снял фуражку. Что-то разительно знакомое почудилось в его облике. «Может, на империалистической войне где-то встречались? — предположил Степан Тихонович. — Через наш штаб много пленных проходило».

— После завершения войны область Войска Донского будет восстановлена. Казаки получат землю и отобранное имущество. Править будет Круг и выборный войсковой атаман. А уж трудиться нас не учить! Снова заживём вольно и богато. Но для этого нужно включиться в борьбу с большевиками. В Новочеркасске и Ростове создаются казачьи формирования.

Безотчётное волнение ещё больше охватило Степана Тихоновича, когда он поймал на себе пристальный взгляд немца. Ei > горбатый нос, усы подковой, смуглота кожи никак не гармонировали с формой вермахта. «До чего ж схож с нашим Павликом, — встревоженно подумал Степан Тихонович. — Что это нынче со мной? То руки покойницкие мерещатся, то...»

— Всех, кто может держать шашку или винтовку, мы готовы зачислить в наш полк. Это не допускает отлагательства. Нужно кинуть клич по станицам и хуторам! Откровенно говоря, мы поотстали от кубанцев. Первая кубанская казачья сотня неделю назад уже приняла перед строем присягу и письмо к землякам. Об этом, я думаю, лучше расскажет уполномоченный Восточного министерства есаул Шаганов, который был в Екатеринодаре...

Духопельников осёкся, настороженно глядя на вскочившего рослого хуторянина с дрожащим подбородком. Крайнее волнение, очевидно, мешало тому говорить. Тяжёлые руки висели плетьми. Наконец, судорожно глотнув, он вымолвил:

— Павлик, это же я...

Оттолкнув стул, к нему порывисто зашагал по скрипучему паркету заграничный гость. Мелентьев с недоумением подался вперёд и расстегнул кобуру. И лишь секунду спустя, наблюдая, как резко и намертво обнялись два немолодых казака, вспомнил бургомистр, что у них одна фамилия, и расслабленно откинулся на спинку стула...

8

У Якова захватило дух от высоты, от степного простора, разметнувшегося окрест в ярком утреннем блеске. Он сбросил вниз конец просмолённой верёвки и, коротко взглянув, как вслед за ним по лесам карабкаются Василь Веретельников и его сын Прошка, перевёл взгляд в чистозорную даль. Полосы пашен, как на лоскутном одеяле, перемежались белёсыми квадратами жнивья; бурыми холстами тянулись пары; синевато отсвечивал, изгибаясь вдоль холмов, Святопольский шлях; в багряно-желтолиловом раскрасе пестрели сады и лесопосадки; лисьей шапкой казался сметанный скирд соломы; плёсы Несветая в развалах камышей сверкали лазоревой гладью тихой осенней воды. Хуторские курени, поновлённые мелом к великому церковному празднику, радостно сияли. Только Яков отыскал глазами под осокорем своё подворье, как донёсся голос Василя:

— Посторонись трошки! — Не без опаски, на полусогнутых ногах пробрался он по рёбрам крыши и покачал головой: — Эт да!

— Если отсюда грохнешься, то и кишки вылезут, — пошутил Прошка.

— Не мели языком, дурень! — суеверно бормотнул отец. — А то накличешь... Неизвестно, как ишо слезем-то.

Снизу крикнули, что можно тащить. Рывками, в шесть рук, с грохотом забросили крест, скованный кузнецом, на кровлю. Отнесли и вставили в нишу. Василь выдернул из-за пояса молоток и дубовыми клиньями выровнял крест на главном куполе. Вновь конец верёвки полетел к земле. Богомольные старушки, собравшиеся у церкви, как только увенчался купол крестом, вразнобой зачастили руками.

— Гля, на нас бабки крестятся! — осклабился Василь. — Мы как три апостола...

Занятый установкой последнего креста, Яков не обратил внимания на поднявшийся возле церкви переполох. О чём-то взволнованно тараторил дед Дроздик, узнаваемый по козловатому голоску. Благостное настроение старух как рукой сняло — они сбились в кучу и загудели.

— Ну, что вы там валандаетесь?! Яшка, скореича слазь! — нетерпеливо позвал Тихон Маркяныч. — Беда великая...

И едва внук стал на землю, заполошно затряс бородой:

— Хило дело, Яков! Жеребец, на каком Степан побег в волость, возвернулся... Никак ссадил ктось Степушку... Кабы он отвязался, то повод был бы внизу, а доразу за гривой...

У Якова заледенело в груди. С беспричинной злостью он окинул взглядом понурых бабок, спросил:

— Следы крови есть?

— Следов нетути, а седло набок сдвинуто, — выпалил дед Дроздик. — Коды, значится, падал... Эх, не уберегли Тихоновича!

— Где конь?

— Да на конюшне... Самоходом прибег, — ответил дед Дроздик и впритруску пустился догонять Якова.

Не успели они сделать несколько шагов, как сзади послышался сдвоенный перебор скачущих лошадей. Яков обернулся. Хмурый конопатый полицейский с винтовкой через плечо осадил чубарого дончака и осведомился:

— Как проехать к управе?

— А вот прямо и за угол, — рукой показал Скиданов. — Вы, хлопцы, никак из Пронской? Томаха у нас! Атаман пропал без вестев...

Второй гонец, постарше, в ухарски заломленной казачьей фуражке, растянул в улыбке щербатый рот:

— Ваш атаман с господином бургомистром и офицерьями, должно, уж до пьяной Москвы доехали! Вот, депешу везём... В три пополудни будете здеся, под крестами, гостёчков встречать, — и, понукая мосластую каурую лошадку, не то правду сказал, не то пошутил: — Сам казачий генерал едя!

Яков отёр ладонью обильно выступивший на лице пот и, дивясь тому, что доверился стариковской панике, остервенело выругался. Тихон Маркяныч поскрёб калечной рукой затылок. И зашагал вдоль церковной ограды, бормоча:

— Ну, ирод соловый, зараз я тобе выглажу дрыном! Доразу пошелковеешь...

Конюх, зная, что Тихон Маркяныч под горячую руку может что угодно натворить, озабоченно засеменил следом...

Звонарёв, оказавшийся в управе, прочёл записку бургомистра и всполошился! Мигом настрочил цидульку Шевякину и отправил с ней писаря на поле, требуя прекратить работы и возвращаться в хутор всем до единого. А тем временем Шурка Батунов начал обход по