Гертруда на минуту остановилась, чтобы посмотреть, насколько она затронула любопытство Ингмара, который слушал ее невнимательно. «Как красиво Гертруда двигает рукой при разговоре! — думал он. — Я еще ни у кого не видел таких плавных движений и такой легкой походки, как у Гертруды. Да, старая поговорка верно говорит: человек больше всего любит человека… Все-таки я поступил правильно, это было важно не только для меня, но и для всей деревни».

Несмотря на это, Ингмар с грустью чувствовал, что теперь ему все труднее убедить себя, что он любит усадьбу больше Гертруды.

— Я положила пакет возле кровати, — продолжала Гертруда, — чтобы на следующий день отдать его Марии Бувинг. Наутро я увидела, что на пакете стоит твое имя. Я рассмотрела пакет ближе и, в конце концов, я решила взять его с собой и отнести тебе, не говоря об этом ни слова Марии и никому другому. Вот, Ингмар, возьми его, это твоя собственность.

Гертруда достала из корзины небольшой пакет и передала его Ингмару, при этом она так смотрела на него, словно ожидала, что он страшно обрадуется.

Ингмар взял сверток, не задумываясь над тем, что бы в нем могло быть. Он старался подавить в душе одолевавшее его горькое раскаяние.

«Если бы Гертруда знала, как она для меня опасна, когда она так ласкова и добра со мной, — думал он. — Ах, разве не лучше было бы, если бы она пришла бранить и упрекать меня! Я должен бы радоваться этому, Гертруда как будто благодарит меня за то, что я покинул ее. Почему же эта мысль мне невыносима?»

— Ингмар, — произнесла Гертруда таким тоном, что он понял, наконец, что она говорит о чем-то важном. — Мне пришло в голову, что Элиас мог спать на этой подушке, когда лежал больной в Ингмарсгорде.

Она взяла пакет из рук Ингмара и развернула его. Ингмар услышал, как зашуршали банковские билеты. Потом он увидел, что Гертруда пересчитала билеты, каждый в тысячу крон. Она поднесла деньги к его глазам.

— Смотри, Ингмар, ведь это твоя часть отцовского наследства. Теперь ты понимаешь? Элиас зашил деньги себе в подушку.

Ингмар видел деньги и слышал ее слова словно в тумане. Гертруда протянула ему деньги, но руки его не могли их держать, и вся связка упала на землю. Тогда Гертруда подняла пакет и сунула его ему в карман. Ингмар чувствовал, что он качается, как пьяный.

Вдруг он протянул руку, сжал кулак и погрозил кому-то в воздухе, совершенно так, как делают иногда пьяные.

— О, Господи, Господи! — простонал он.

Ах, как бы ему хотелось в эту минуту поговорить с Господом, спросить Его, почему эти деньги не объявились раньше! Почему он получил их только теперь, когда они уже не нужны ему, когда Гертруда потеряна для него.

В следующее же мгновение руки его тяжело опустились на плечи Гертруды.

— Ты сумела отомстить мне! — сказал он.

— Ты это называешь местью, Ингмар? — в ужасе спросила она.

— А как же это назвать? Почему ты не принесла мне деньги сразу же?

— Я хотела дождаться дня твоей свадьбы.

— Если бы ты принесла деньги раньше, я мог бы выкупить именье у Бергера Свена Персона и жениться на тебе.

— Да, я это знала.

— И вот, ты приходишь в самый день свадьбы, когда уже поздно.

— Все равно было уже поздно, Ингмар. Это было поздно и неделю тому назад, как поздно теперь и как будет поздно всегда.

Ингмар снова опустился на камень, закрыл лицо руками и простонал:

— Я-то думал, что ниоткуда не может прийти помощь! Я думал, что никакая человеческая сила не может изменить этого! А теперь я вижу, что помощь была. Теперь я вижу, что все мы могли бы быть счастливы!

— Ты должен знать еще одно, Ингмар, — сказала Гертруда, — когда я нашла деньги, я сразу поняла, что они могли бы нам помочь вот так, как ты сказал. Но для меня это ни на мгновенье не было искушением, потому что я уже принадлежу Господу моему.

— Лучше бы ты оставила эти деньги себе! — воскликнул Ингмар. — У меня такое чувство, словно в грудь мне впились волчьи зубы и рвут мое тело. Мне не было так тяжело, пока я знал, что это невозможно, теперь же, когда я знаю, что ты могла бы быть моей женой…

— Я пришла, думая принести тебе радость, Ингмар.

В доме уже начали беспокоиться. Люди выходили на крыльцо и звали:

— Ингмар! Ингмар!

— Теперь жена сидит там и ждет меня! — воскликнул Ингмар в глубокой тоске. — И во всем этом виновата ты, Гертруда! Я оставил тебя, потому что у меня не было другого выхода, а ты разрушила все, только чтобы сделать меня несчастным. Теперь я понимаю, что должен был чувствовать отец, когда мать убила ребенка! — воскликнул он вне себя.

Он разразился слезами.

— Никогда я не любил тебя так, как сегодня вечером, — плакал он. — Я и вполовину не любил тебя так, как теперь. Ах, я и не знал, что любовь может принести столько горя и страданий.

Гертруда ласково и нежно погладила его по голове.

— Никогда не хотела я мстить тебе, Ингмар, но пока сердце твое привязано к вещам этого мира, тебе не избежать горя.

Ингмар еще долго плакал, и, когда он, наконец, поднял голову, Гертруды уже не было. Из усадьбы на поиски за ним шли люди.

Он с силой ударил рукой по камню, на котором сидел, и на лице его появилось выражение непреодолимого упорства.

— Мы еще встретимся с Гертрудой, — сказал он. — И тогда, может быть, все будет иначе. Мы, Ингмарсоны, всегда добиваемся того, к чему стремимся!

Все старались уговорить хелльгумианцев не уезжать на восток. Порою казалось, что даже лес и горы кричат: «Не уезжайте! Не уезжайте!»

Не только односельчане, но и помещики пытались отговорить крестьян от их намерения. Даже королевский наместник и губернатор не оставляли их в покое, спрашивая хелльгумианцев, почему они верят этим американцам, которых совсем не знают.

В той стране, говорили они, нет ни законов, ни порядка. В любой момент могут напасть разбойники. Там нет проезжих дорог, и всю поклажу им придется перевозить на спинах лошадей, как в северных лесах.

Доктор предсказывал, что они не вынесут тамошнего климата. В Иерусалиме свирепствует оспа и лихорадка, — они едут на верную смерть!

Хелльгумианцы отвечали, что знают обо всем этом и именно поэтому едут туда — чтобы вести борьбу с оспой и лихорадкой, прокладывать дороги и обрабатывать поля. Земля Господня не должна дольше оставаться невозделанной, они превратят ее в рай.

Никто не мог их переубедить.

В большом мезонине над почтой, как раз наискосок от церкви, жила старуха — вдова пробста. Она была очень стара и жила там с тех пор, как выехала из пасторского дома.

Богатые крестьяне, приезжая по воскресеньям в церковь, обычно заходили к ней и всегда привозили ей в подарок свежих булочек, масла или молока. Тогда старуха быстро готовила кофе, и одна из женщин, которая могла кричать громче других, вступала с ней в разговор, ведь старуха была совсем глуха. Гости сообщали ей все, что случилось в деревне за неделю, но было непонятно, все ли из услышанного она понимает.