Сам заговор в мемуарах 1953 года князь описал так: «Надеялся я, что депутаты Пуришкевич и Маклаков, проклинавшие «старца» с думской трибуны, помогут мне советом, а то и делом. Я решил повидаться с ними. Казалось мне, важно привлечь самые разные элементы общества. Дмитрий – из царской семьи, я – представитель знати, Сухотин – офицер. Хотелось бы получить и думца.

Перво-наперво я поехал к Маклакову. Беседа была краткой. В нескольких словах я пересказал наши планы и спросил его мненья. От прямого ответа Маклаков уклонился. Недоверие и нерешительность прозвучали в вопросе, который он вместо ответа задал:

– А почему вы обратились именно ко мне?

– Потому что ходил в Думу и слышал вашу речь.

Я уверен был, что в душе он одобрял меня. Поведеньем, однако, меня разочаровал. Во мне ли сомневался? Боялся ли опасности дела? Как бы там ни было, я скоро понял, что рассчитывать на него не придется.

Не то с Пуришкевичем. Не успел я сказать ему сути дела, он со свойственными ему пылом и живостью обещал помочь. Правда, предупредил, что Распутин охраняем денно и нощно и проникнуть к нему не просто.

– Уже проникли, – сказал я.

И описал ему свои чаепития и беседы со «старцем». Под конец упомянул Дмитрия, Сухотина и объяснение с Маклаковым. Реакция Маклакова его не удивила. Но обещал еще поговорить с ним и попытаться все же вовлечь в дело.

Пуришкевич согласен был, что Распутина следует убрать, не оставляя следов. Мы же с Дмитрием и Сухотиным обсудили и решили, что яд – вернейшее средство скрыть факт убийства.

Местом исполнения плана выбрали мой дом на Мойке.

Лучше всего подходило помещение, обустроенное мною в подвале».

Пуришкевич в своем беллетризованном «Дневнике», посвященном убийству Распутина, писал: «Выяснилось, что Распутин давно ищет случая познакомиться с молодой графиней П., известной петроградской красавицей, бывающей в доме Юсуповых». Здесь, несомненно, имеется в виду жена Юсупова Ирина Александровна. Именно Пуришкевич предложил привлечь для изготовления яда, а также в качестве шофера врача своего санитарного отряда доктора Станислава Сергеевича Лазоверта (в некоторых источниках его фамилия пишется как «Лазаверт», хотя правильно по-польски «Лазоверт» (Lazovert).

По словам Пуришкевича, «нами было решено в целях отвести подозрения шпиков, если таковые будут уведомлены Распутиным о месте его пребывания в вечер посещения им юсуповского дворца, еще сделать следующее: Распутин, как известно, постоянно кутит по ночам в «Вилла Рода» с женщинами легкого поведения; в этом учреждении он считается завсегдатаем, своим человеком и хорошо известен всей прислуге; посему нами было решено, чтобы в момент, когда великий князь с поручиком С. отправятся после смерти Распутина на вокзал в мой поезд сжигать там одежду убитого, поручик С. из телефонной будки Варшавского вокзала позвонил в «Вилла Рода», вызвал заведующего этим учреждением и спросил: прибыл ли уже Григорий Ефимович? здесь ли он? и в каком кабинете?

Дождавшись ответа, само собою разумеется, должен был последовать отрицательный, С. кладет трубку, но предварительно, как бы про себя, у трубки и так, чтобы его слышал заведующий «Вилла Рода», произносит: «Ага! так его еще нет? Ну, значит, сейчас приедет!»

Проделать это мы признали необходимым на случай, если бы нити исчезновения Распутина привели бы сыск ко дворцу Юсупова».

Юсупов так описал убийство «старца»: «К одиннадцати в подвале на Мойке все было готово. Подвальное помещение, удобно обставленное и освещенное, перестало казаться склепом. На столе кипел самовар и стояли тарелки с любимыми распутинскими лакомствами. На серванте – поднос с бутылками и стаканами. Комната освещена старинными светильниками с цветными стеклами. Тяжелые портьеры из красного атласа спущены. В камине трещат поленья, на гранитной облицовке отражая вспышки. Кажется, отрезан ты тут от всего мира, и, что ни случись, толстые стены навеки схоронят тайну.

Звонок известил о приходе Дмитрия и остальных. Я провел всех в столовую. Некоторое время молчали, осматривая место, где назначено было умереть Распутину.

Я достал из поставца шкатулку с цианистым калием и положил ее на стол рядом с пирожными. Доктор Лазоверт надел резиновые перчатки, взял из нее несколько кристалликов яда, истер в порошок. Затем снял верхушки пирожных, посыпал начинку порошком в количестве, способном, по его словам, убить слона. В комнате царило молчанье. Мы взволнованно следили за его действиями. Осталось положить яд в бокалы. Решили класть в последний момент, чтобы отрава не улетучилась. И еще придать всему вид оконченного ужина, ибо я сказал Распутину, что в подвале обыкновенно пирую с гостями, а порой занимаюсь или читаю в одиночестве в то время, как приятели уходят наверх покурить у меня в кабинете. На столе мы все смешали в кучу, стулья отодвинули, в чашки налили чай. Условились, что, когда я поеду за «старцем», Дмитрий, Сухотин и Пуришкевич поднимутся в бельэтаж и заведут граммофон, выбрав музыку повеселей. Мне хотелось поддержать в Распутине приятное расположение духа и не дать ему ничего заподозрить».

С меховой шапкой, надвинутой на глаза, так, чтобы его нельзя было опознать, Юсупов направился к Распутину. Он поднялся по лестнице черного хода, чтобы его не заметили филеры. Эта конспирация объяснялась для Распутина тем, что якобы родные Юсупова против его контактов со «старцем»: «Я успокоил его, обещав, что неприятных людей он не увидит, а матушка в Крыму.

– Не люблю я твою матушку (княгиню Зинаиду Николаевну Юсупову. После гибели на дуэли своего старшего сына Николая она страдала нервным расстройством. – А.В.). Она меня, знаю, не терпит.

Ну, ясно, Лизаветина подружка. Обе клевещут на меня и козни строят. Царица сама мне сказала, что они врагини мои заклятые. Слышь, нынче вечером Протопопов у меня был, никуда, грит, не ходи. Убьют, грит, тебя. Грит, враги худое затеяли… Дудки! Не родились еще убивцы мои… Ладно, хватит балакать… Идем, что ль…

Кружным путем добрались мы до Мойки и въехали во двор, подкатив к тому же крыльцу.

Войдя в дом, услыхал я голоса друзей и веселые куплеты. Крутили американскую пластинку. Распутин насторожился.

– Что это? – спросил он. – Праздник у вас, что ль, какой?

– Да нет, у жены гости, скоро уйдут. Пойдемте пока в столовую, выпьем чаю.

Спустились. Не успев войти, Распутин скинул шубу и с любопытством стал озираться. Особенно привлек его поставец с ящичками. «Старец» забавлялся как дитя, открывал и закрывал дверцы, рассматривал внутри и снаружи.

И последний раз попытался я уговорить его уехать из Петербурга. Отказ его решил его судьбу. Я предложил ему вина и чая. Увы, не захотел он ни того, ни другого. «Неужели почуял что-нибудь?» – подумал я. Как бы там ни было, живым ему отсюда не выйти.

Мы сели за стол и заговорили.

Обсудили общих знакомых, не забыли и Вырубову. Вспоминали, разумеется, Царское Село.

– А зачем, Григорий Ефимыч, – спросил я, – приезжал к вам Протопопов? Заговор подозревает?