«Может, завещать себя в Бараблине похоронить? – мелькнуло в голове усмешливое. – Вот Вадим помучается, пока меня довезет!..» Однако развивать тему смерти не захотелось даже в мыслях. Слишком ярко светило солнце, слишком хотелось жить, и слишком нереальным в ее двадцать шесть лет казалось прощание с белым светом.

Важное достоинство огромных московских кладбищ – до любой могилы можно дорулить на машине. Алиса издалека увидела памятник черного гранита. Его, один на двоих, она поставила маме и папе четыре года назад.

Девушка остановилась, выключила зажигание, выбралась из «Лексуса». Ни единой живой души не виделось на огромном пространстве кладбища, лишь противно галдели потревоженные вороны. Не закрывая джипа, Алиса подошла к родной могилке.

На черном граните резчик по камню изобразил два портрета. Родители оказались почти как в жизни. Алиса два раза заставляла граверов переделывать, пока не добилась сходства. Мамочка – улыбалась. Хоть и говорили Алисе, что смеяться на кладбище не положено, она настояла. Она маму запомнила улыбающейся. Мама была светлым человеком, лучистым, добрым.

Отец в граните получился, по контрасту с женой, строгим, даже суровым, в притемненных очках, словно кумиры его молодости Цилинский и Мастроянни. Папочка выглядел олицетворением надежности и уверенности в себе. Только единожды, кажется, дала в нем трещину эта уверенность: когда в девяносто втором начались реформы и его зарплаты стало ни на что решительно не хватать, а потом его и вовсе уволили.

Вскоре отец обрел новую работу, а вместе с ней деньги, и опять, казалось бы, в нем появилась утраченная было вера в себя, однако все равно некий надлом остался. Даже Алиса, несмотря на молодость, замечала тогда эту трещинку. Кто знает: потом, со временем, она бы, верно, затянулась. Но... Никому не дано предсказать, что было бы с отцом дальше. Он погиб.

Его убили? Или произошла авария, катастрофа, бедствие?

Чем ты, папа, занимался свои последние дни? И почему погиб?

Погиб – и фактически утащил за собой в могилу маму.

И безнадежно исковеркал жизнь самой Алисы.

Она закурила. Здесь, на кладбище, первая за день сигарета казалась особенно вкусной. Под сигарету думалось остро и ясно. Да, теперь она должна наконец разобраться, что случилось с ее родителями. И кто повинен в их смерти.

На кладбище по-прежнему ни души, только вдали, у бетонного забора, неспешно ковыряются обнаженные по пояс могильщики. Вдруг подул ветерок. Зашумели три березы, особенно сиротливо выглядевшие тут, на многокилометровом погосте. С них снова сорвались и закаркали вороны. А на посадку в недалекое отсюда Внуково низко пролетел самолет.

Алиса достала из своей пачки и положила на могильную плиту четыре сигареты: две – отцу, две – матери. Они оба курили, хотя мама стеснялась ее, пряталась. То в ванной скроется, то на балконе...

– Мамочка, чем это от тебя пахнет?

– А это я, Алисонька, лук жарила, провоняла вся.

– Врешь, врешь, врешь!

– Нельзя говорить старшим: «Врешь!»

– А обманывать детей можно? Ты курила, я знаю, курила!..

Ладно, хватит предаваться бесплодным воспоминаниям. Могилка вокруг памятника вся заросла бурьяном. Надо ее привести в порядок, раз уж она, Алиса, здесь.

Алиса достала из багажника тяпку, секатор, нитяные перчатки. Утром она стащила инструмент из сарая – хозяйства Варьки и Василия. Можно было, конечно, найти кого-нибудь на черную работу, заплатить ему, но зачем? Своя ноша не тянет, а работать руками она не боится. Полтора года в Бараблине ее многому научили.

– Прополешь картошку – пойдешь на дискотеку.

– Ой, тетя Вера, я не успею!

– Значит, не пойдешь. Разговор у меня короткий.

За четверть часа с сорняками, имевшими наглость подступить к родительской плите, было покончено. Алиса отнесла траву к мусорному контейнеру. Вернулась к могиле. Постояла у памятника, мысленно в очередной раз простилась с предками. Они смотрели на нее с черного гранита:

А ниже – даты жизни:

Папа и мама прожили недолгую и не самую счастливую жизнь. Но умерли почти что в один день. Вернее, с разницей всего-то в месяц.

Алиса записала в органайзер своего мобильника даты смерти отца и матери. Она, хоть ты тресни, не помнила точных дат их кончины. Наверно, мозг таким манером защищался от самых кошмарных воспоминаний в Алисиной жизни.

– До свиданья, папочка и мамочка, – сказала она вслух и погладила нагревшийся на летнем солнце черный камень. – Я должна понять, что с вами случилось. Я отомщу за вас.

Алиса уселась в «Лексус» и покатила к выезду с кладбища.

Поездка на могилу родителей оказалась совсем не напрасной. У Алисы появилась идея, с чего надо начинать ее собственное частное расследование.

* * *

Записаться в библиотеку – морока та еще.

Потребовались фотографии, слава богу, у Алисы они всегда с собой: мало ли, понадобится вдруг куда-нибудь срочно визу оформлять. Регистраторша попросила заполнить анкету. Пожалуйста, если желаете.

О, с каким высокомерием глянула на нее библиотечная грымза, когда Алиса написала в графе «Образование» – «Среднее», и, само собой, прочерк – там, где «Ученая степень».

Потом охранители пыльных фолиантов долго изготовляли для Алисы читательский билет, закатывали его в ламинат...

Словом, вошла девушка в обитель знаний и культуры только в три часа дня. Зато дальше пошло как по маслу. Библиотека, конечно, бабье царство, однако и мужчин там оказалось достаточно. И все они – и студенты-ботаники, и редкие нормальные стильные парни, и даже старые грибы ученого вида – отвлекались от своих высокоумных занятий при появлении Алисы: очень стройной, непозволительно красивой и ухоженной даже в простенькой водолазке и с минимумом макияжа. По первому же запросу свернувший на нее шею ботаник показал ей, где можно разжиться подшивками прессы за интересующий ее декабрь девяносто четвертого – январь девяносто пятого года.

Алиса отвергла высокоумные «Коммерсантъ» и «Известия» и выбрала для себя «Комсомолку» и «Вечерку». Эти издания, показалось ей, скорее напишут о трагическом инциденте, возможно, происшедшем с ее отцом. Если, конечно, что-то подобное имело место. И если журналисты это заметили.

Алиса опять забыла день смерти отца. Ей пришлось залезать в органайзер телефона, чтобы припомнить проклятущую дату: двадцать первое декабря девяносто четвертого года. Затем она начала листать «Вечернюю Москву». Непривычное уже черно-белое оформление, подслеповатый шрифт, пожелтевшая бумага... На первой странице – фотографии разбомбленных домов.

«Стрингер» первой необходимости. Специальный корреспондент «ВМ» передает из Грозного...»