Я жадно вглядывалась в это постаревшее лицо и пыталась понять: какой из его пороков обеспечен генами, а какой — результат прожитой жизни. Есть что-то инфернальное в том, как со временем меняются человеческие лица. В них проступают потаенные мысли и желания. Иной в девяносто лет моложе тридцатилетнего. Спрашиваешь: в чем секрет? Да ни в чем, — отвечает. — Живи по совести, улыбайся и не делай пакостей. Так просто? Так сложно! По совести мало, кто сегодня способен. Я вот, например, не могу. И Мазурик не смог. Да он вообще ничего не смог. Желтоватый цвет лица говорит о застарелом простатите, плавно перешедшем в геморрой. Детей не наблюдается, если и были, то и не заметил. Жена — ухоженная блондинка, красящая корни своих волос в черный цвет. Я ее видела. На мой вкус, немного полновата, но лишний вес у женщины — эфемерен: сегодня она толстушка, завтра — худышка. И кремлевская диета здесь совершенно не причем. Похудеть можно (и это я знаю по себе) только от стресса. Но тогда, в нашу первую — заочную — встречу в ее жизни все было хорошо. Муж практически не изменял, работа, деньги были — но чего еще желать? Разве что подругу. И она со временем появилась. Но это совсем иная история.

Странно устроена человеческая психика: со временем можешь простить все. Ну, почти все. Глобальное. Значимое. Подлое. А вот мелочей простить не можешь. Что есть мелочи? Чужая юбка у твоей постели. Забытая губная помада у зеркала. Опять же не твоя. Другое имя во время близости. Выбитые зубы в подъезде. Взгляд мужчины, не сумевшего тебя защитить. Или денежную аферу, в которой тебя делают главным действующим лицом.

* * *

Вадима я знала с момента его рождения. Все-таки племянник. Пусть и нелюбимый, но все-таки. Седьмая вода на киселе. Я привыкла его воспринимать как бессловесное, но очень милое существо, любившее наряжаться в мои тряпки и душиться моими духами. Мы все знали об его странности, но… не придавали никакого значения. В конце концов, тяга к представителям своего пола еще ничего не значит. Если, конечно, не переходить известные границы. А он и не переходил. Поначалу я думала, что из-за трусости. Но потом поняла — исключительно из врожденной интеллигентности. Общаясь с мужчиной, он рефлексировал. Общаясь с женщиной, унижал ее, компенсируя те самые интеллигентские переживания.

В доме у них всегда было холодно, хоть и топили исправно. Мать обслуживала, отец покрикивал.

— Видала, Алиска, — говорил мой брат. — Какого бездаря она мне родила.

— Она родила, а ты ж чего не воспитывал?!

— Я — воспитывал, только у него в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Отдал на карате. Поучился — бросил. Бальными танцами, говорит, хочу заниматься. Танцор с яйцами! И что не мешают? — крутой подзатыльник завершал начатый разговор.

— Тетка, можно я к тебе зайду? — звонил он по субботам.

— Заходи. Только если хочешь есть, продукты купи сам, у меня пусто в доме.

Приходил. Аккуратный, ладный, как девочка. Даже размер обуви долгое время оставался как мой — тридцать восьмой. И глаза… Как я любила эти глаза. Оленьи, опорошенные густыми ресницами. Тогда — наивные, потом — циничные.

— Как дела, племянничек?

— В школе или дома?

— Дома — ясен пень, не очень, а в школе?

— Аналогично.

— Тетка, почему люди такие? Нетерпимые. Ведь от того, что мне нравятся мальчики, я не перестаю быть самим собой.

— А почему они тебе нравятся?

— Они… родные. Когда я прикасаюсь к ним, то чувствую, что прикасаюсь к себе. Тебя не коробит?

— Нет.

Коробило, чего уж тут скрывать?! Мы терпимы к сексуальным меньшинствам ровно до того момента, пока этим меньшинством не становится кто-то из твоих близких. Моя подруга, к примеру, долгое время была председателем лиги "За розовый и голубой цвет", а потом совершенно случайно узнала, что ее муж, с кем она собиралась отпраздновать серебряную свадьбу, также весьма активно поддерживает голубой цвет. Теперь в ее гардеробе одежда исключительно красных и черных тонов — цвета агрессивной феминистки.

— Ой, тетка? А это что?

— Боа.

— Можно я примерю.

Потом появилась серьга в ухе, чуть подведенные глаза, но с моим братом не забалуешь — выбил: ремнем, презрением, остракизмом, чуть было не ляпнула — окастризмом.

Через несколько лет:

— Тетка, можно я зайду? Разговор есть.

Пришел. С букетом хризантем, бутылкой вина и тоской в глазах.

— Слышала? Женюсь. Папаша подсобил.

— Слышала. И даже видела — она красавица.

— Тетка, я гибну…

— Почему?

Опрокинул в себя бокал с вином. Облизнул безупречные губы.

— Я не знаю, что с ней делать.

— В смысле?

— В смысле в первую ночь. То есть теоретически знаю, а практически… Вдруг у меня не встанет. Я ведь с женщиной никогда…

Уже потом я задумывалась, он действительно пришел ко мне за этим? Выбрав точно момент, когда Селезнева был на очередной натуре. Подозреваю, что натуру ту звали Марина, но об этом после, после… Он мой племянник, я его тетка. Связаны кровью и родственными узами. В другой момент — никогда. Но когда женщина отвечала за свои слова и поступки? У меня ведь месяца три как секса не было. Селезнев, повторяю, на натурах. А любовники по курортам разъехались, да и не могла я уже конкурировать с молодыми и красивыми. А тут — молодой и красивый. И не чужой. И невинный со вкусом молочного йогурта — воздушный и чуть пряный от солнца и наступающего наслаждения. В конце концов египетские фараоны тоже друг с другом спали, и ничего — вымерли. Надо надеяться от любви.

Господи, я больше него боялась осечки. Язык работал как шальной. Каждую клеточку его тела осязала, нащупывая и раскрывая спящие эрогенные точки. Совершенно невинен! Когда почувствовал нарастающее возбуждение, то испугался: не может быть и тут же замкнулся, окаменев. Но я подбадривала, направляла, торопила, не в силах сдержать свое собственное желание. Ну, возьми меня! Сделай это! Пожалуйста! Не ради себя, а ради меня. Его эго, словно слепой котенок осторожно потерлось: пустишь? А то! И раскрылась, принимая всего, без рефлексий и оглядки. Нет родственных связей. Есть только узы мужчины и женщины. Вошел, застыв… Я чуть повела бедрами, втягивая, заманивая вглубь. Дернулся, испугавшись, — не хочу! Я была начеку: напрягла мышцы, плотно обхватив и не выпуская. Ну, милый? Пожалуйста… Сделай это… Закрыв, глаза качнулся, устанавливая свой собственный ритм, и вторгся зло и яростно. Именно так, как люблю. Ох! Если это и грех, то очень сладкий.

И ведь получилось! Пусть и не сразу, но… Удивленно, недоуменно извергся в меня, прижал, слушая как гулко и часто бьются два сердца. Слизнув две слезинки, а потом, перекатившись, замолчал… Странное чувство старой грешницы, совершающей подлость ближнему своему. И не Вадиму, а его будущей жене. Но виновной себя не считаю: только слепая не разглядела бы… И только влюбленная до глупости и бешенства матки решилась бы на эту глпость, на которую решила жена моего племянника — родить ему ребенка. Не себе — а ему.