Ах, Витовт, Витовт… Напакостить решил? Ла-адно. Посмотрим, кто кому больше напакостит.

Старший пристав тысяцкого новгородского суда по всей Торговой стороне Михайло Рыков лично сам прочесывать заросший, словно лес, сад на окраине Плотницкого конца не поехал, лишь отправил своих людей, тщательно перед этим проинструктировав. Все ценные указания сводились к одному – глянуть, что там, в саду этом, творится, есть ли какие убежища, игорные дома, усадьбы – там и поискать, и поспрошать о шильниках с приметами известными да о девках – одна светлая, чуть скуластая, тощая, вторая, постарше, рыжая, в теле. О рыжей-то, кстати, уже более-менее известно было – что зовут Глафирой, что корвища да беглая холопка. Вторую – светлую, тощую – с нею частенько видели, да толком не знали.

– Там их усадебка, – вел стражников некий «гулящий Савелий», пристава Рыкова человек. – Вона, по краю леса, за ветлами.

Савелий человече дюже высокий, ходячая верста – ноги длинные, шаги быстрые; увязавшийся с отрядом Авраамко едва за ним поспевал, а впрочем, и не он один – и многие стражи роптали: погодь, мол, друже, маленько, дай чуток отдохнуть.

– Усадебки глянем, там и отдохнете, – ухмылялся щербатым ртом проводник. – Шагу-то прибавьте, не то и до ночи не успеем.

Усадебки мелкие – забор да кривая избенка, редко амбар – тянулись по кромке орешника одна за другою, где-то явно жили – топили печки, что-то готовили, копошились на огородах, а кое-где все казалось заброшенным – неуютным, заросшим сорной травой.

Пока в одну избенку заглянули, с хозяевами поговорили, пока в другую – и все по дождю; день сегодня уж такой выдался дождливый, пасмурный, промозглый. Хоть и лето еще, а ветер-то с Волхова дул холодный, выстужливый, Авраамко в суконном, накинутом поверх рубахи армячке аж продрог, бедолага.

Правда, везло – про девок узнали быстро, туда, куда показали, и двинули – на угол, к болотистой, с коричневыми лужами, улице Запольской. Там усадьба стояла, неприметная, с покосившимся забором и, похоже, пустая.

Испросив разрешения, Авраамка через забор перемахнул, глянул да махнул рукой:

– Нет никого.

– Нет-то нет, – зайдя в избу, Савелий внимательно зашарил глазами, – да недавно были. Вон и корочка черствая, вон и кочерыжка, и горох в горшке.

Тут, как назло, дождь припустил с новою силой, и все, кто во дворе был, в избенку забились да на небо угрюмо поглядывали – а там-то повсюду сизые тучи, никакого просвета не видно.

– Здесь и переждем, – решил за всех проводник. – Вон у них – корки морошковые да брусница с сушеной малиной, печь запалим, вскипятим варево, а то у всех кишки выстудило. Огниво у кого есть? Ага… А ты, малой, возьми вон котел да метнись-ко к колодцу.

– Такой день, что можно и с неба водицы набрати, – хохотнул кто-то из стражей. – Ни конца этому дождищу, ни края.

Взяв котелок, Авраамко побежал к бревенчатому – в углу двора – срубу-колодцу, водицы набрал… едва прибежал – тут же послали за хворостом.

– Вона там, за заборчиком, погляди.

Пришлось бежать, а что делать-то? Не ослушаешься же старших. Выскочил отроче с усадьбы через узкий лазок, под деревьями – чистый лес кругом, тут и дождило не так! – прошелся… И внезапно увидел черного, с белыми подпалинами, пса. Пес не лаял, а эдак умоляюще смотрел и скулил, словно бы звал куда-то, отрок за ним и пошел, да, наткнувшись на изрядную кучу хвороста, кинулся, потянул ветку…

Глянь! А под кучей-то рука показалась! Бледная, холодная, женская…

Бросился Авраамко назад, а пес – за ним, и все по-прежнему скулил, не лаял.

– Эй, эй! Там, в хворосте, рука мертвая.

– Рука, говоришь?

Тут и Савелий из избы вышел, и стражи один за другим в лаз протиснулись. Так и нашли рыжую Глафиру. Под кучей хвороста. Мертвую.

Савелий наклонился, распахнул на трупе одежку:

– Быстро зарезали, справно. Настоящий убивец бил!

Вернувшись в Новгород, великий князь выслушал доклад Рыкова вполуха – ему сейчас не было особенного дела до всякой мелочи, голова болела о крупном – о Витовте. Призвав на тайный совет архиепископа Симеона, тысяцкого и посадников, Егор поделился со всеми своей тревогой, заодно предложил и план, одобренный всеми единогласно. Уже назавтра отправили посольства в Ригу, Дерпт, Ревель, к рыцарям и в Польшу, к Ягайле, а также – к римскому папе.

Старший дьяк Федор, воспользовавшись попутными судами новгородского «заморского гостя» Михайлы Острожца – давнего знакомца Егора, – отправился в Любек, кое-что уточнить да разузнать побольше.

Вожников мог бы быть доволен собой, если б не родная супруга: та все время пилила, дескать, не сам по себе Витовт воду мутит, а совместно с дочкой своею, скромной инокиней, а в недавнем прошлом – великой московской княжною, женой князя Василия Дмитриевича. Князь Василий, как докладывали соглядатаи, сидел себе на Москве смирно, особо не буйствуя, слушал по вечерам странниц да лечил свои больные суставы какой-то жутко пахнувшей мазью. То же касалось и инокини Марфы, в миру Софьи Витовтовны.

Однако Еленка в кротость ее не верила.

– Яко волк лесной траву ести не будети, тако же и Софья – змеища – на все готова ради того, чтоб нам отомстить, и чтоб назад все вернуть – отдала бы многое.

– Ну, из монастыря-то, чай, в мирскую жизнь путь заказан, – спокойно напомнил князь. – Уж как бы ни хотела Софья, а не вернуться уже. Напрасные хлопоты! Да ее, буде сан монашеский сбросить захочет, даже сам родной батюшка не поймет.

– Сан-то она не сбросит, – княгинюшка покусала губы, – и в мир не вернется, так. Однако ж отомстить может. Мыслю так – спит и месть свою нам с тобой видит! Ох, надо было ее тогда… не в обитель Божию, а так… понадежней.

Пряча усмешку, Егор обнял жену за плечи, поцеловал с нежностью в шею:

– Ах, милая! Какими-то ты негуманными категориями мыслишь – сплошные Средние века… Хотя тут и есть Средние века, что уж и говорить-то! Слушай… а давно мы что-то пиры не устраивали! Даже на радостях встречи… все не до того было как-то.

– Пир – это б и славно! – обрадовалась, встрепенулась княгиня. – Только не на московский, а на наш, новгородско-немецкий манер – чтоб с танцами, чтоб и женщинам можно было за одним столом с боярами посидеть, песен попеть, поплясати.

Вожников с удивлением приподнял левую бровь:

– Ну, ты сказанула, Лена! Чтоб и женщин… Хотя, с другой стороны – посадника Алексия Игнатьевича жена, Мария Федоровна, насколько знаю, петь очень любит, думаю, что придет, мужа не побоится… И тысяцкого супруга, и…

– Да они ж все в возрасте уже! – резво – пожалуй, слишком резво, чем следовало бы православной правительнице – возразила Еленка. – Надо кого помоложе позвать, из боярских дочерей даже…

– Ой, не пустят бояре дочерей, ты же знаешь!

– Это смотря кто. Вон, у Онциферовичей в роду такие огонь-девки, их только позвать. И у Мишиничей. А у тысяцкого вообще жена молодая. Да пусть попробуют не пустить! И ты, со своей стороны, как просвещенный деспот, обязан…