Доброжелательное выражение тут же исчезает с его лица:

– Как вы смели обозвать меня зверем?! А?!

– Что вы, – отвечаю я, легкомысленно надеясь на то, что все обойдется, – вы тут, товарищ Хаджибеков, совершенно ни при чем. Это такая русская пословица, мол, когда кого-то ищешь-ищешь, ждешь-ждешь, а он вдруг идет тебе навстречу, ну и говорят: «На ловца и зверь бежит!»

– Слушайте, – багровеет он, – я про русские пословицы все знаю сам. Только как вы смели меня обозвать зверем?!! Зачем?!!

В ужасе я продолжаю твердить про пословицу. Он же идет куда-то по коридору, стучится в дверь, я вижу табличку – кабинет первого секретаря обкома, заходим вместе. За столом сидит точно такой же убедительный и толстый. Хаджибеков что-то говорит ему на своем языке, я ничего не понимаю, звучит шершавый рокот и только одно слово четко пробивается наружу по-русски: «зверь». Наконец первый секретарь поднимает на меня глаза:

– Вы зачем, – спрашивает он, – назвали секретаря по идеологии зверем?

– Есть такая русская пословица, – ору я не своим голосом…

– Понятно-понятно, – усмехается первый, – про пословицы довольно, про пословицы мы поняли. А вот кто вам позволил людей оскорблять?!!

Словом, ни о каких выступлениях в Чарджоу уже не могло быть и речи, и я уехал несолоно хлебавши…

Как-то я был в гостях у Фазиля Искандера и рассказал ему об этом приключении. Прошло довольно много времени, Фазиль мне звонит:

– Женя, позволь мне использовать твой сюжет про ловца и зверя…

– Понимаешь, Фазиль, а я уже сам написал об этом небольшую новеллу в три странички…

– Так и я уже написал. Большую повесть.

– Но я уже свою новеллу отдал в «Новый мир»…

– Так и я уже отдал свою повесть в «Новый мир»…

Через несколько дней звонит мне зав. отделом прозы «Нового мира» прозаик Руслан Киреев:

– Женя, что же получается? – спрашивает он с некоторой укоризной.

Мне, конечно, жаль, что все так складывается, но от своей новеллы я не отрекаюсь.

– Тогда, – говорит Руслан Киреев, – мы опубликуем оба произведения. Так будет справедливо!

Опубликовали. А еще через некоторое время опубликовали новую повесть Фазиля Искандера «Поэт», где я выведен в качестве главного героя. Ну, тут уж Фазиль все сочинил сам и, разумеется, не должен был просить у меня никаких разрешений…

Я говорю Евгению Рейну:

– Ладно, Женя. Вот Пушкин подарил Гоголю сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» и не жалел…

– Еще как жалел! – отвечает Рейн. – «С этим хохлом нужно держать ухо востро!» – жаловался Пушкин. Пушкин поехал в Оренбург за материалами для своей «Истории Пугачевского бунта», а оренбургскому губернатору сообщили, что, мол, Пушкин едет не только и не столько как сочинитель, а что он – тайный ревизор. Губернатор рассказал об этом Александру Сергеевичу, а Пушкин по простоте душевной доверился Гоголю. Гоголь тут же написал «Ревизора».

– Да еще, – подливаю я масла в огонь, – вывел Пушкина Хлестаковым!

– Конечно, – прикидывает Рейн, – можно утверждать, что сам бы Пушкин никогда не взялся бы за этот сюжет, а взялся бы – так, может быть, написал хуже Гоголя. Можно говорить, что мои сюжеты у хороших прозаиков как раз на месте, они из них романы делают, а я только эссе да новеллы коротенькие сочиняю.

– А может быть, Женя, ты понял ценность этих историй только тогда, когда их начали красть? «Что имеем – не храним…»

– Знаешь, историю про угрей, которую Ира Новодворская опубликовала в Питере, а Люда Штерн – в Америке, действительно, жалко. Я ее выдумал от первого до последнего слова.

В Литве жил отец с двумя сыновьями. Все трое рыбачили; добывали угрей, коптили, продавали. Сыновья, как и положено прибалтам, были молчаливы, но крепко любили и уважали отца.

Однажды в шторм отец ушел в море и не вернулся. Напрасны были усилия спасателей. Через неделю сыновьям вручили справку о его смерти. Но что было делать парням с этим листком бумаги?! Несмотря на то что религиозность преследовалась советской властью, молодые люди были ревностными католиками и их убеждения требовали, чтобы тело отца было предано земле с совершением всех необходимых обрядов.

Во что бы то ни стало они решили выловить труп отца. Раз за разом выходили в море и баграми шарили по дну. И вот наконец рок сжалился над ними – тело отца было найдено. Когда труп втащили в лодку, то оказалось, что он весь обвешан угрями, ибо угорь, как и сом, например, жаден до мертвечины.

Угрей сняли с тела, прокоптили, повздыхали, даже заплакали скупыми мужскими слезами, а потом – дело есть дело – вновь опустили тело отца в море. Стали ловить на него угрей…

Долго ли, коротко ли, время бежит, от трупа остались одни косточки. Тут сыновья отправляются на кладбище, но оказывается, что справка о смерти уже не действительна, кончился срок годности. Тогда они сговариваются с русским пьяницей-сторожем, и он каким-то образом за тысячу рублей и бутылку водки соглашается похоронить в католической земле дорогого родителя героев.

Похоронили. Выпил сторож бутылку водки. И в первом же кабаке проболтался… Ну, дальше ясно: арест, суд… Впрочем, тут много поворотов…

Женя закуривает, задумывается, пьет кофе…

Люда Штерн, – продолжает Рейн, – написала повесть и про седого волчонка, а он был славным и тоже совершенно выдуманным.

В Советский Союз приезжает с визитом премьер-министр Великобритании Макмиллан. В толпе встречающих робко наставляет на него свою камеру тихий пожилой фотограф Дункель. Официальные рукопожатия. Обычный протокол. И вдруг Дункель, холодея, чувствует на себе пристальный взгляд премьер-министра. Как и положено не раз обиженному еврею, Дункель пытается спрятаться от этого взгляда, но тут Макмиллан что-то говорит своему референту, тот подходит к Дункелю и сообщает, что премьер-министр Великобритании хотел бы с ним, Дункелем, поговорить, а потому референт имеет честь пригласить Дункеля на прием в посольство Великобритании…

Естественно, Дункель решает никуда не ходить, а о приглашении забыть. Не хватало ему еще загреметь за связь с иностранцами!! Но в назначенный день в квартире фотографа раздается звонок. Сотрудник Комитета госбезопасности интересуется, получил ли Дункель приглашение на вечер. Дункель чеканит в ответ, что приглашение получил, но идти не намерен. «Отчего же? – интересуется тихий доброжелательный голос. – Отчего же не пойти? Нет, вы как раз сходите, узнайте, почему вами так интересуются».

Пошел Дункель, куда денешься. Через переводчика Макмиллан поинтересовался, откуда у Дункеля шапка-ушанка, которая была на нем в аэропорту? Дункель купил ее по случаю в какой-то командировке и сбивчиво объяснил это английскому гостю. Тут объяснился и Макмиллан. Оказывается, у него была мечта иметь шапку из седого волчонка. О-о, это редчайший мех, это совсем не то, что седой волк. Седой волчонок – детеныш, поседевший от сильного испуга, нервного стресса, и именно из этого уникального меха была, по утверждению Макмиллана, шапка-ушанка Дункеля. Не может ли господин Дункель продать ее?